Завтрак палача - Андрей Бинев

Его предыдущий образ жизни, несложное происхождение и то, в каких обстоятельствах он оказался в будущем, с одной стороны, воспитывали в нем сильного, безжалостного зверя, а с другой — приучали к тонкому анализу. Это все равно как образовать вождя племени людоедов. Дикаря непреодолимо тянет жрать человечину, однако уже появляется чувство брезгливости и, главное, понимание этого. Ведь важно не столько само чувство, сколько осознание его. Чувства, наверное, есть и у животных, а осознание их — только у людей. Вот еще одно наше отличие! Это я опять вспомнил учителя-очкарика с его теорией о том, что в нас от бога, а что от сатаны.

Но с Иваном мы все-таки очень похожи. Многое мне в нем понятно и близко, потому что я сам происхожу из плебеев, хотя у меня и мать, и отец когда-то получили образование. Однако матери оно не понадобилось, а отец жил так далеко от меня, что его будто и вовсе не было. А вообще он на меня плевать хотел! Так что я тоже из плебеев. Если родители, кем бы они ни были, плюют на своих детей, они настоящие плебеи. И их дети плебеи, и внуки. Они все обречены!

У меня кое-что в жизни однажды поменялось. Правда, довольно поздно. Но тем не менее я знаю, что такое оглянуться назад и увидеть другими глазами то, что раньше даже не колыхнуло бы. Не могу сказать, что это истинное «прозрение», но все же лучше, чем ничего.

От Ивановой жизни моя отличалась еще и тем, что у меня никогда не водилось столько денег, сколько у него. Но ведь на меня ставили совсем другие люди и учили не тому, чему учили его. Мои клыки затачивались не для того, для чего затачивались его клыки.

Зато я теперь тот, кто я есть, а он повесился на шнуре.

Однако вернемся к нему — пока еще живому.

Вскоре Иван стал вице-президентом громадной промышленной компании и даже возглавил совет директоров гигантского объединения заводов, соизмеримого по объему произведенной продукции со средней европейской страной. И все Надя! Да, именно от нее все и пошло.

Вдруг обнаружилось, что у Ивана, оказывается, есть образование магистра в какой-то русской высшей школе. Я не без удивления посмотрел на него, когда он, страшно смущаясь, сказал мне об этом. Но тут же отмахнулся и промычал, типа, у них так принято: есть большая должность — должно быть большое образование. А как и что — дело десятое. Но когда он мне пытался что-то нарисовать или написать, я понял, что в его лапе даже золотой «Паркер» неуместен. А голова тем не менее работала явно неплохо.

Так часто удивляет зверь — отвратительный оскал пасти, и вдруг ошеломляющая ясность в умных, мелких глазах. Я часто видел подобное, и не только у русских. У нас, в Южной и в Центральной Америке, это в порядке вещей. Это вообще свойственно тем местам, где важную роль порой играет не происхождение, а реальная способность выдающейся личности выжить в чудовищных условиях каменных джунглей, нефтяных прерий, дремучих лесов безграмотности и нищеты, лагерной тайги. Поэтому там криминал играет первую скрипку. Ярость оскорбленного зверя и интеллект человека, заключенные в одном сильном теле. Это даже, скорее, правило, нежели исключение. Отсюда и революции в «слабых звеньях» надменных держав, и гражданские войны, и кровавые подавления тех же революций вчерашними их вождями. Именно так и есть — кровавый звериный оскал и умные глаза безжалостного хищника.

Так что Иван Голыш не был особенным. Если бы не он, был бы кто-нибудь другой или другие. Хотя вот английский язык он с трудом постигал несколько лет. В конечном счете он заговорил с жутким акцентом, однако смело и образно.

Как и что там развивалось дальше в его финансовой карьере, не знаю. Но вскоре он уже не отвечал ни за какую безопасность, а строил самую что ни на есть промышленную гиперимперию, строительным материалом которой были бешеные деньги и политическое влияние его патронов.

Начались скандалы, загремели выстрелы, народ стали отстреливать. Отстреляли в конце концов и президента их компании. Иван сразу занял его бриллиантовый трон.

Когда он мне это сказал, я посмотрел на него с недоверием и, может быть, даже со страхом. Он тут же поднял кверху две свои гигантские ладони и, нисколько не смущаясь, заявил:

— Ко мне это имело такое же отношение, как и к каждому члену совета директоров. То есть я не принимал самостоятельных решений… тогда еще. И действовал так, как решит уважаемое общество. В конечном счете я же не нанимал убийц, не платил за это деньги… Какие ко мне претензии?

Это мне напомнило историю, случившуюся в Сан-Паулу лет двадцать назад. Я тогда еще был юнцом. У нас один крутой перец подмял под себя целый район — доил его так, будто это корова в его скотнике. Меня сделали его охранником. Почему меня, не знаю. Ну, крепок, ну, с отмороженными мозгами подростка (я из-за плохого образования и дурной компании сильно отставал в развитии). Но стрелять, бить ножом, вязать петли, поджигать и вершить прочие мутные дела я как следует тогда еще делать не умел. То есть делал кое-как, по-дурацки, в общем, делал. Дважды чуть не попался — сначала копам, а потом конкурентам. А тут этот крутой перец берет меня в охранники. И еще троих таких же отморозков. Через полгода предлагает стать его заместителем в одной сатанинской фирмочке, через которую проходили немалые суммы от торговли проститутками-иностранками, в том числе из России и Украины, и колумбийской наркотой.

У меня появилась тачка, белая, с откидным верхом, вся в бордовой коже, в дереве. Квартиру мне сняли в самом центре, костюмов накупили аж дюжину. В общем, я тоже стал перцем!

А тут однажды моего благодетеля взяли да пристрелили. Да не кто-нибудь, а двое продажных копов, которые работали на одного из наших конкурентов. Вроде как приехали пригласить его на допрос, а он заартачился. Ну и влепили ему полную обойму в голову.

Не стал бы он артачиться! У него адвокаты были прямо звери какие-то! Один бывший прокурор даже. Их все боялись.

И что вы думаете, я сделал? Правильно! Сразу дал тягу! Бросил и квартиру, и автомобиль с кожей и с деревом, и костюмы эти чертовы, и даже в банк не заскочил перед отъездом. Меня там точно с нетерпением ждали. Возможно, те же копы. Просто я сел на один маленький кораблик и уплыл в Нью-Йорк, где жил папин дальний родственник, врач-психиатр. Он и сам был сумасшедшим старикашкой. Я у него в клинике устроился работать санитаром, в Нью-Джерси. Там, в Штатах, и пересидел семь лет, пока в Сан-Паулу не забылась вся эта дрянная история. А когда вернулся, узнал, что и конкурента пристрелили, и следующего потом, и еще двоих. Обо мне, конечно, в такой кровавой каше все давно забыли.

Поэтому я более или менее понял то, что мне рассказал Иван, но вот почему он не дал деру сразу, когда хлопнули его шефа, не знаю. Выходит, сам хлопнул? Я, кончено, понимаю разницу в масштабах: Бразилия — Россия, шайка по торговле всякой дрянью — и крупная великосветская банда по производству и торговле чем-то очень важным и большим. Но все же, как говорил старый тощий немец в нашем парк-отеле, герр Штраус, алгоритм один и тот же. То есть формула верна как для мелких дождевых червяков, так и для крупных питонов. Поэтому я имею право делать выводы. У меня тоже есть свой опыт, какой-никакой. И позитивный, и негативный. Как мои белые зубы на фоне кожи цвета замши.

А тут в России стали происходить очередные события. Они сильно повлияли на расстановку сил в той части общества, которое, по существу, все и решает. Что-то там с родиной моей матери стало твориться роковое. Один президент, престарелый, забавный такой, под самый Новый год у всех слезно попросил за что-то прощения и благополучно смылся. Я когда-то видел по «ящику», как он в Германии дирижировал спьяну каким-то оркестром и танцевал, а еще, как в Белом доме в Вашингтоне над ним хохотал до слез весельчак Билли. Билли вообще-то и сам был хорош! Но этот куда лучше!

По словам Ивана, того президента попросили отскочить в сторону от кормушки, но он настоял, чтобы у раздаточного прилавка остался кто-то из его родни или друзей. У нас такого не бывает! Приходят генералы и бьют по жирным мордам. Потом кто-то бьет по их мордам. Треск стоит страшенный! И никто не хохочет, хоть оркестрами и дирижируют. Тут у нас, конечно, разница. А у них, то есть на далекой маминой родине, больно щиплют под столом, до синяков, до крови, и шипят, как змеи.

Тогда от их стола отвалились многие. Разбежались по всему свету, стали письма писать, жалобы, угрожать. Кого-то посадили надолго, кому-то посоветовали дать деру, как я тогда метнулся в Нью-Йорк к сумасшедшему родственнику-психиатру. Кто не понял намеков или не поверил, тот сел. Надолго.

А еще тот, кто приходит на смену Первой Заднице, обычно сразу вычисляет самого вероятного конкурента, то есть, по существу, Вторую Задницу, и тут же отправляет его за решетку. Очень далеко!

У нас тоже так часто бывает. Конкуренция — она и есть конкуренция! Как в животном мире, так и у людей. Не признавать этого — значит противиться природе.