Страна за горизонтом - Леонид Спивак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дочь писателя Александра Ильф рассказывала: «Вероятно, история соавторства не знает такой поразительно дружной пары. Они были половинами единого целого. Они дополняли один другого. У них был разный круг друзей и жены с несхожими характерами. Дети разного возраста. Разные вкусы и разные пристрастия. Все десять лет совместной работы, встречаясь почти ежедневно, они обращались друг к другу на “вы” (и вовсе не потому, что Ильф был на пять лет старше). Но это был единый организм, один писатель – “ИЛЬФПЕТРОВ”».
Свой третий роман, «Одноэтажную Америку», авторы создавали необычным для себя способом – порознь, по главам, согласовав лишь общий план книги. Как впоследствии признавался Евгений Петров, «двадцать глав написал Ильф, двадцать глав написал я, а семь глав мы написали вместе, по старому способу». Исследователи (в их числе близкие друзья писателей Ю. Олеша и В. Шкловский) сделают несколько попыток вычленить по тексту, кто именно что создал: начало, середину или финал. Оказалось, что соавторы, которых насмешливо именовали «сиамскими близнецами», выработали единую стилистику, неотличимый литературный почерк.
Золотым портсигаром, полученным по договору, Валентин Петрович Катаев все же остался недоволен. В подарок ему преподнесли портсигар маленький, дамский.
«Мне скучно строить социализм, – говорит Остап Бендер. – Что я, каменщик в фартуке белом?» Последняя фраза отсутствует во всех изданиях «Золотого теленка», кроме первого (1931). По всей видимости, бдительные редакторы оберегали читателя от ненужных аллюзий на В. Брюсова:
Каменщик, каменщик в фартуке белом,Что ты здесь строишь? Кому?– Эй, не мешай нам! Мы заняты делом,Строим мы, строим тюрьму…В отличие от феерически смешных «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка», отобразивших 1920-е годы и надолго ставших культурным кодом советской интеллигенции, книга-путешествие «Одноэтажная Америка» создавалась в иное политическое время. Литература, как и вся советская жизнь, запахнулась серой сталинской шинелью.
До Ильфа и Петрова, в 1930 году, в США побывал автор «Красного дерева» и «Повести непогашенной луны» Б. А. Пильняк. Литературным результатом его поездки стал «О’кэй. Американский роман». В первый день пребывания писателя в Нью-Йорке был арестован в Коломне его отец, земский ветеринарный врач (по делу «контрреволюционного заговора микробиологов и ветеринаров»). Таковым оказался фон для написания американского травелога Пильняка, до краев наполненного советским пафосом и забористой критикой заокеанского капитализма.
Иногда литературные цитаты могут перекликаться самым мистическим образом. Натужно старавшийся «строить социализм» Борис Пильняк напишет: «Разве не стоит жить только для того, чтобы видеть эту эпоху, – даже только видеть? – и разве не вдвойне чудесно быть – ну, хотя бы каменщиком эпохи?!»
В 1932 году Ильф и Петров начали работать в газете «Правда» в только что созданном отделе литературы и искусства, который возглавил старый «гудковец» А. Эрлих. Приход беспартийных соавторов в ведущую газету страны открывал им возможности большей финансовой и социальной стабильности: безденежье, «литерное» питание и «квартирный вопрос» всегда присутствовали в советской жизни. С другой стороны, жанр фельетона («жанр последней страницы») позволял хотя бы формально быть несколько в стороне от «большой» сталинской политики, если такое вообще было возможно в годы террора. Тем не менее Ильф и Петров не восславляли сталинскую коллективизацию, не требовали расправы с «вредителями» и не составляли политических доносов на коллег.
Евгений Петров
Дебют соавторов фельетоном «Клооп» в центральном органе печати чуть не обернулся оргвыводами. Речь в нем шла о бессмысленно раздутых и ни на что не годных бюрократических советских учреждениях. Лидия Яновская, автор первой в Советском Союзе книги о творчестве Ильфа и Петрова, вспоминала: «Арон Эрлих, в 30-е годы заведовавший отделом литературы в “Правде”, много лет спустя рассказывал мне, как после публикации “Клоопа” его вызвал главный редактор “Правды” Л. З. Мехлис и спросил: “Вы хорошо знаете Ильфа и Петрова?” – “Да”, – с готовностью ответил Эрлих. – “И ручаетесь за них?” – “Д-да”, – ответил Эрлих, окончательно угасая (и даже в пересказе слышалась эта его обреченная интонация). – “Вчера я был у Иосифа Виссарионовича, – сказал Мехлис. – Эти вопросы были заданы мне. Я ответил на них так же, – продолжил он благосклонно. – Но помните: вы отвечаете за то, чтобы “Клооп” не повторился».
По поводу хождения на работу в «Правду» Илья Ильф оставил лишь несколько строк в записных книжках, которые не подлежали публикации: «Бесконечные коридоры новой редакции. Не слышно шума боевого, нет суеты. Честное слово, самая обыкновенная суета в редакции лучше этого мертвящего спокойствия… В этой редакции очень много ванн и уборных. Но я ведь прихожу туда не купаться и не мочиться, а работать. Между тем, работать там уже нельзя».
Фельетоны Ильфа и Петрова, сегодня напрочь забытые, были для начала 1930-х годов самой острой из возможных сатир. В стране «победившего социализма» дозволялось высмеивать только «отдельные недостатки», в основном в лице мелких бюрократов, нерадивых завхозов и туповатых управдомов. В 1934 году появляется «фельетон с подтекстом» Ильфа и Петрова «Разговоры за чайным столом», в котором старый большевик Ситников, отец двенадцатилетнего сына-пионера, приходит в ужас от тотальной промывки мозгов в школе:
– А задачи решали?
– Решали.
– Вот это молодцы! Какие же вы решали задачи? Небось трудные?
– Да нет, не очень. Задачи материалистической философии в свете задач, поставленных второй сессией Комакадемии совместно с пленумом общества аграрников-марксистов…
– Кушайте, кушайте, – пытается погасить «образовательный» конфликт мама, «старая домашняя хозяйка» с интуитивным житейским пониманием наступивших реалий.
Слишком мало известно об обстоятельствах написания самой известной русской книги о Соединенных Штатах. Как рождался замысел «Одноэтажной»? Советским литераторам за рубежом оставляли мало места для творческих импровизаций. На выезд за границу писателей такого уровня требовалось постановление Политбюро, как это было в случае с самым известным тогда публицистом «Правды» Михаилом Кольцовым, или личное распоряжение Сталина, как это было в случае с командировкой Бориса Пильняка в США. В дальнейшем оба автора, не оправдавшие доверия «великого вождя», были арестованы и отправлены на расстрельный подмосковный полигон «Коммунарка».
9 июня 1935 года был принят закон, по которому побег советского гражданина за границу карался смертной казнью. За недоносительство об этом «тягчайшем преступлении» его родственникам полагалось тюремное заключение. Все выезжающие в заграничные командировки знали, что их семьи остаются в качестве заложников советского государства.
Ильф у плаката со Сталиным. Москва, 1934. Фото А. Козачинского
Можно предположить, что ходатаем перед «хозяином» за Ильфа и Петрова был бывший секретарь Сталина Лев Мехлис (тоже одессит) – ортодоксальный куратор советской печати, главный редактор «Правды» и будущий начальник политуправления Красной армии. В таинственных, недоступных пониманию простых смертных «верхах» незримо согласовывались сроки, утверждались расходные денежные суммы и прочие детали будущей поездки.
«Муза дальних странствий» – строка запрещенного Н.
