Начатки Крэя - Лев Чернухин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я… Я…
Крэй не знал, что ему ответить. Он и правда — не знал и желал узнать ответы.
— Я не знаю. Я продавал безделушки, с братом выпил глинтвейну, заел пирожком…
— Так, продолжай малец, ну…
— В следующее мгновение — оказался закопан в песке на берегу, палило солнце… До этого зима, а затем вдруг лето…
Баба Лена и Евгений переглянулись. Солдат цокнул языком.
— Я разделся, было жарко. Затем вниз, лечу… Падаю. Кубарем валюсь вниз… Потом мягкая ватная розовая река, необычные деревья… И я уснул. И вот я здесь… Где я?
— Кведлинбург, Германия. Знакомо? Узнаешь название?
Солдат всерьез обеспокоился за мальчишку. Горячка и бред — недобрые знаки.
— Да, я здесь вырос…
— Родителей как зовут, где живут?
— Они… Умерли. Давно, от болезни. Я с братьями живу в монастыре…
— Понятно. Отлеживайся, мы за тобой присмотрим. Скоро будешь как новенький! Баба Лен, на минуту можно вас?
— Нет, милок, нельзя! Видишь — за парнем уход нужен. И так понимаю, без слов. Тише, тише родной, на, еще попей водички и отдыхай. Все будет хорошо…
* * *
Девочки по бокам лежали в тихом ужасе. Боясь перебить и задать лишний вопрос, они тяжело дышали. Уже сухие, уже согретые. Но им неуютно и грустно. Они чувствовали всю ту боль, что испытал тогда я. Просидев в тишине пару минут, Кварта выдернула меня из раздумий о прошлом.
— Крэй, а что дальше? Ты опять переместился? Как ты так жил, это же…
— Ужасно? Да, это ужасно, отвратительно, страшно, мучительно. Но — я жил. И успокою — ребенком я так пропрыгал по кочкам не много. До следующего скачка прошло три с лихом года.
— Ты жил в Кведлинбурге все эти годы?
— Нет, в СССР, на Севере. Меня с собой увез Евгений в Териберку. Решил, что мне будет лучше под боком у выигравшей Войну страны, усыновил и обучаться отправил… Русский изучить за полгода, с ним общаясь — не так сложно. Сказал, у меня талант к языкам, — я улыбнулся.
И правда, талант, сейчас точно стало понятно.
— А дальше? — Секунда посмотрела на меня пронизывающим и грустным взглядом.
— А дальше…
В медбей зашел капитан корабля.
— Ĉu ĉio estas en ordo?
— Ordo! — ответил я.
Первое правило нового для себя языка — повтори последнюю фразу. Обычно вначале это всегда вопрос типа: «Все в порядке?». Надеюсь, я угадал и не нагрубил. Толстенький усатый капитан в годах очень вежлив, учтив, и в глазах читается забота. Как сказал мне в свое время, когда я еще вел счет годам, Евгений: «Ты хорош в двух вещах. Понимать языки, и понимать людей».
И я понимал: человек стоящий перед нами — хороший человек, не желавший зла.
Глава — Авантюрист. Из книги «Синкретизм» цикла Мимесис.
1 — Вторая Родина
— Разберите следующие рассуждения: а) «Книги являются источником познания и удовольствия; таблица логарифмов есть книга; следовательно, таблица логарифмов есть источник познания и удовольствия» Правильно ли это?..
Кирилл Васильевич в привычной ему манере диктовал резво и не давал времени обмозговать услышанное. Говорит — пиши. Повторений не будет. Строгий, порой даже грубый. Человек, прошедший войну, не сюсюкался с подростками. Мог и бранным словом покрыть не явившихся на нововведенный урок логики и психологии, порой и подзатыльник с любовью от всей широкой русской души отвесить не чурался.
Но учитель — крайне хороший.
Подглядывая в тетрадь соседа по парте, не поспевая за скорой русской речью, Крэй понял это уже в первый год в новой школе.
«Хороший-Плохой», «Свой-Чужой»… Понятия, весьма размытые для беспризорника Чумной Саксонии, ворующего еду, обирающего карманы, удирающего от Бычар по запутанным Гассенам Кведлинбурга…
С жаргонизмами его Мира ушли в небытие и подложки знакомых слов. В послевоенном СССР, в Териберке, куда его по доброте привез с собой и усыновил офицер Евгений — символические «Хороший-Плохой» расслаивались еще сильнее.
Когда однополчане Евгения нашли умирающего полуголого ребенка в лесу Германии — Крэй вполне мог оказаться для них «Плохим». Частью Юнгфольк — детей с промытыми мозгами, нацистов, готовых умереть за свою идею. Но виноват ли ребенок, которому с детства внушали, что другой истины не существует? Можно ли считать неокрепший ум «Плохим», расстреливать на месте, брать в плен и судить, как всех?
Окажись Крэй не ребенком из чужой реальности, а юным солдатом врага… Кто-то в полку готов был придушить таких на месте. Но они и сами тогда не отличались бы от зверей, за такое Евгений собственноручно отправил бы под трибунал. Иные русские солдаты относились к таким детям неоднозначно. Если Крэй касался этой скользкой темы, солдаты отвечали, что отпустили бы ребенка или попытались перевоспитать…
Что сказали бы те ребята, побывав на месте их командующего Евгения?
Крэй понял так: наверное, есть до сих пор негласное табу на информацию о том, как десяти-пятнадцатилетние гитлерюгенд заживо сжигали в танках русских солдат, сбивали самолеты, расстреливали невооруженных пленных, и, наконец, уже после 9 мая 1945 года целились через снайперские прицелы в праздновавших Победу фронтовиков.
Евгению «посчастливилось» вместе с подполковником союзнических войск Робертом Даниелем бок о бок освобождать концентрационный лагерь Берген-Бельзен.
Услыхав хлопки выстрелов, оба побежали к ограде. Там стояли четверо. Молодые эсэсовцы. Скорее всего — Гитлерюгенд; выглядели очень юно. Двое из молодняка стреляли и по трупам, и по живым людям. Юноши старательно метили мужчинам и женщинам в промежность, чтобы причинить максимум боли. Двое других смотрели…
Не задумываясь, Роберт пристрелил троих из них, а четвертый, что находился на мушке у Евгения — убежал… Потому как русский офицер не смог нажать тогда на спусковой крючок, увидев слезы и трясущиеся руки парня. За что себя до сих пор и корит, и мучает, а также терзает вопросом — правильно ли поступил, когда посмотрел в глаза растерянному ребенку, немногим старше самого Крэя пять лет назад. Тот мальчуган во вражеской форме — явно не испытывал радости от происходящего.
Страх и печаль. В глазах мальчишки Евгений в долю секунды, инстинктивно взводя оружие, увидел их. Страх за свою жизнь, но не перед русским солдатом. Страх, что «старшие» и «товарищи» — убьют и его. Убьют за иные
