Зуб мудрости - Виль Липатов

Ванюшка убежден в том, что осмотр и уход за машиной — это не работа. Как и те часы, когда Ванюшка моет автомобиль на речке, когда вместе с Анкой наводит на него солнечный глянец; тогда работой нужно считать и вечера, когда Ванюшка собирает из списанных радиоприемников приемник для кабины. Всю жизнь Ванюшки нужно считать работой.

— Дураку понятно, что это не работа! — усмехается Ванюшка под машиной. — Работа — это когда на трассе…

Наедине с автомобилем Ванюшка самые важные мысли произносит вслух. Так думать лучше, удобнее спорить с невидимым противником, который ему представляется унылым, серым человеком с бледным лицом. Такого человека на свете не существует. Ванюшка его выдумал сам, составив из разных людей, с которыми ему приходилось встречаться. Бледное, нервное лицо невидимого собеседника Ванюшка взял от шофера, который прожил в общежитии всего неделю, называл шоферов презрительно «извозчиками», ругал забайкальскую погоду, начальство и жизнь. Унылую расслабленную позу Ванюшка запомнил после встречи с другим водителем, который вечерами тихонько напивался и длинно говорил о том, что жизнь шоферов скучна, неинтересна и только хороший заработок удерживает его. Были и другие люди, составившие облик невидимого Ванюшкиного противника.

Юноша не подозревает, что этот противник, составленный из черт неприятных ему людей, играет в его, Ванюшкиной, жизни большую роль. Незаметно он, невидимый, следует за ним, становится почти осязаемым, материальным, когда Ванюшке трудно. В такие минуты Ванюшка спорит, ругается с ним. Он реже встречается с невидимым противником в радостные, хорошие минуты.

— Ох, и мороки мне с тобой, ох, и мороки! — ворчливо говорит Ванюшка автомобилю, но в голосе слышно другое, словно он произносит не эти слова, а иные: «Хоть и много с тобой возни, машина, я бы сто лет возился».

Он аккуратно складывает под сиденье ключи, вытирает руки мягкой фланелевой тряпочкой, открыв капот мотора, кладет ладонь на блок.

— Остыла? — строго спрашивает Ванюшка. — Чуть тепленькая? Прекрасно! Ну, а как ты заведешься? Ничего себе, хорошо заводишься… Не хвастайся, не хвастайся! — с иронией продолжает он. — Тебе хвастаться нечего! Ты новая, должна хорошо заводиться. Вот пробеги сто — сто пятьдесят тысяч, тогда и хвастайся!

Деревни бегут одна за другой, но Ванюшка нигде не останавливается — проносится мимо распахнутых дверей магазинов, зеленых киосков, чайных, столовых. Продавщицы, привыкшие к тому, что шоферы-дальнерейсовики скрипят тормозами возле их дверей, провожают его удивленными взглядами, гадая, что это такое особенное, спешное повез молодой водитель.

Просторный, голубой мир открывается перед Ванюшкой. За каждым поворотом — новое, свое, непохожее на прежнее: блеск озера, темень каменистого увала, серебряный распадок меж сопками, полет птиц над низиной. Все это бежит навстречу торопливо, жадно, снова спешит показаться, похвастаться броской красотой.

Природа Забайкалья ярка и празднична. В ней нет приглушенной задумчивости обских заливных лугов, тихо-водности западносибирских рек, неоглядной зелени Барабы. Краски Забайкалья почти не знают полутонов, они чисты, нарядны. Здесь даль образуется не призрачной линией горизонта, а бесконечным чередованием разноцветных сопок, похожих то на верблюжьи горбы, то на караваи хлеба. Даль тем неогляднее, чем больше сопок видит глаз, чем темнее синева самых далеких из них.

Ванюшкина машина ныряет вверх и вниз, летит по склонам, мчится прямниной; кажется ему, что машина чувствует покатость земли, путь ее бесконечен. Не останови, унесется автомобиль в далекое далеко, за которым свое далекое. И только у кромки моря замрет машина, так как только у моря, которого Ванюшка не видел, конец пути.

Скучна, печальна жизнь людей, не знающих, как велик мир. Вечерами, вернувшись из рейса, Ванюшка на карте области проводит ногтем черту — она пересекает коричневатость гор, зелень равнин, голубые жилы рек. Кто лучше шоферов знает, как просторна земля? Машинисты паровозов? Для них мир туго стянут обручами стальных рельсов… Летчики? Они слишком далеки от земли, которая представляется им вогнутой чашей с едва различимыми подробностями; они свысока смотрят на мир, летчики. Только шоферы-дальнерейсовики владеют всей землей.

Вот дорога ныряет под сопку, в полумрак сосняка, пробитого пиками солнечных лучей. Здесь так тихо, так ласково бархатится трава, что Ванюшка беспокойно возится на сиденье: хочется остановиться, выйти из машины, надолго остаться в сосняке. Но дорога уходит наверх, он видит просторную площадку на сопке, с которой открывается пойма Ингоды, снова появившейся на горизонте и он забывает о сосняке и опять томится от желания надолго остановиться здесь, на площадке. И так — бесконечно: сто новых картин, сто желаний. И тогда Ванюшка поступает так, как поступает всегда в подобных случаях: начинает разговаривать сам с собой.

«Дурак! — говорит Ванюшка. — Зачем тебе останавливаться! Это же все твое!»

Испытанное средство помогает. Он думает о том, что вся земля, со всем, что на ней есть, принадлежит ему — и этот зеленый островок, и изгиб Ингоды, и серый овраг, и легкие дымчатые облака. Он будет всегда возвращаться к ним, проезжать тысячу раз этой дорогой, и, значит, не уйдут, не исчезнут из его жизни ни сосновый тенистый бор, ни площадка над синей Ингодой, они всегда будут с ним, так как у него есть машина, которая сулит все новые и новые богатства.

— Эх ты, серый, скучный! — вслух произносит Ванюшка, обращая укоризненные слова к своему невидимому противнику. — Сам ты скучный! — ворчливо продолжает он. — Так ведь, товарищ машина? — И ему кажется, что автомобиль охотно отвечает: «Ск-у-у-у-у-чный!»

Табун веселых, гладкошерстных лошадей с развевающимися по ветру гривами представляет Ванюшка, когда думает о том, как сильна его машина. Не касаясь земли подковами, лошади несутся в синем воздухе, и земля дрожит под ногами, так как очень сильные, очень быстрые и хорошие кони… Километр за километром ест машина, накручивая ленту дороги на новые баллоны, перебирает шаткие доски деревянных мостиков, мягко катится по пыльным проселочным дорогам, сердито, натужно ревет на подъемах.

В сумеречном проеме густых сосен Ванюшка замечает разноцветный блик — яркое пятнышко средь тугой зелени. Оно движется. «Попутчица… Веселее будет ехать!» — думает Ванюшка, заранее выжимая сцепление, чтобы остановиться возле женщины. Она идет босиком, покачивает палкой, на которой болтаются связанные вместе туфли и шерстяная кофточка. Услышав звук сильных тормозов, быстро поворачивается к автомобилю лицом.

— Довезешь до Короткино? — белозубо улыбается женщина.

— Садись! — распахивает дверцу Ванюшка.

Она ставит длинную ногу на подножку, и только тут Ванюшка замечает, что она голубоглаза, стройна, красное платье глубоко открывает смуглую грудь, губы жадные, блестящие. На Ванюшку она смотрит прямо и смело.

— Повезло мне! — смеется женщина, усаживаясь рядом с ним, а он опять замечает, что у нее молодое, свежее лицо, хотя у глаз тонкие веселые морщинки. Ей лет около тридцати, а может быть и больше. Пахнет от женщины цветами.

— Езжай же, езжай! — удивленно и в то же время лукаво, вскинув высокие крутые брови, восклицает она. Затем опять окидывает его несмущающимся взглядом, который длится так долго, что у Ванюшки останавливается дыхание. Она словно вобрала, впитала его взглядом — с комбинезоном на широких плечах, с нежной загорелой шеей.

— Ну, поезжай же! — повторяет она низким голосом, в котором слышится улыбка.

Женщина устраивается в кабине, как дома, — аккуратно складывает кофточку, надевает туфли, откинувшись на спинку сиденья, косо смотрит на себя в зеркало над ветровым стеклом. Затем ловкими, мягкими движениями поправляет волосы, которые, освободившись от шпилек, рассыпаются по плечам.

— Пропылились… ужасно! — говорит она. — Пыль на дороге… страшная!

Ванюшка молча вертит баранку и не решается посмотреть на женщину. Но он чувствует каждое ее движение: и как закалывает волосы, и как на круглых коленях одергивает платье, и как поводит плечами, чтобы платье удобнее сидело на них. Женщина возится и возится, заставляя Ванюшку преувеличенно внимательно глядеть в стекло. Чувство волнующей неясности исходит от женщины; именно оно мешает Ванюшке смотреть ей в глаза, хотя он знает, что стоит ему посмотреть прямо в глаза незнакомой женщине, как сразу пройдет неловкость, забудется, что это незнакомая женщина.

«Надо посмотреть ей в глаза!» — твердо решает Ванюшка и, выбрав удобный момент, поворачивается к женщине. Он видит широко раскрытые голубые глаза, блестящие губы, выгнутые брови. Жарко покраснев, Ванюшка решает взгляд не отводить, но не выдерживает, и женщина понимает Ванюшку. Понимает, что он смущен, что видел ее смуглую грудь, следил за ее движениями, когда закалывала волосы, понимает, что он боится ее. Женщина открыто, весело улыбается. Торжеством сияет ее лицо, на котором написано откровенное: «Понравилась? Ничего мудреного в этом нет! Глаза у меня голубые, стан тонок, ноги стройны, грудь смугла… Влюбляйся в меня, влюбляйся!»