Зуб мудрости - Виль Липатов

Это интересно — полное отключение слуха по отношению к работающему мотору. Трудно представить, что Ванюшка совсем не слышит металлического гула мотора, который разносится по тайге, пугая диких коз, перебористым эхом мечется по сопкам; невозможно поверить, что Ванюшка слышит шум тайги: приглушенные голоса дроздов, треньканье сорок, позванивание лесного ручья. Но это так, он слышит тайгу, словно в голове есть специальное реле, отключившее слух от мотора и настроившее его на посторонние шумы.

Из обступивших машину звуков Ванюшка отчетливей других слышит шум груза. Пожалуй, это и есть тот шум, на который, как радиостанция на определенную волну, настроен слух Ванюшки. Он слышит, как на крутых бугорках тяжело пошевеливаются в кузове мешки с сахаром, как наваливаются на передок кузова, отшатываются на подъеме. Слышно даже шуршанье брезента, закрывающего мешки.

Между дорогой и Ванюшкой — гибкая, чуткая связь. Нельзя сказать, что, управляя машиной, он работает, как нельзя сказать этого о человеке, который идет по улице. Пешеход не думает о том, что нужно переставлять ноги, взмахивать руками. Ванюшка управляет машиной так же: его движения диктуются дорогой. Машинально он переводит язык дороги на язык рычагов машины. Бугорок, ямка, поворот, спуск — понятные для рук и ног слова; он легко разбирается в них. Ванюшка не едет на машине, а идет машиной по дороге. Он испытывает удовольствие, радость от движения.

Думать в рейсе легко, приятно. Мысли неторопливы, обстоятельны, они текут так же ровно, как развертывается под колесами лента дороги. Каждую из них Ванюшка додумывает до конца, до полной ясности. В дороге многое сложное, непонятное становится ясным. Дорога, отделив человека от суетности будней, помогает думать шире, спокойнее, глубже.

Течение Ванюшкиной мысли неприхотливо, определенно: он думает о себе, о машине, об Анке, начальнике автоколонны Спиридонове. В рейсе редко приходят мысли об отвлеченном. Воспоминания тоже предметны, осязаемы, их можно представить в картинах, услышать в словах, они почему-то разворачиваются в обратном порядке, словно время пятится назад.

Что ответят отец и мать на письмо? Понравится ли им Анка? Обрадуются ли тому, что он получил новую машину?.. Ванюшка думает об этом, представляя родной дом, мать, отца, трех старших братьев. Машине они, конечно, обрадуются, наверняка пришлют приветственную телеграмму.

«Батько, батько, — улыбаясь, шепчет Ванюшка, — Здорово же ты обрадуешься машине!» Мать обрадуется тоже, а старшие братья будут говорить, что вот и Ванюшка наконец-то вышел на торную дорогу. Ему представляется дом, вечер, большой стол, за которым собирается вся семья. Ванюшка слышит слова, видит жесты братьев, ему становится тепло, уютно, ласково. Он даже поеживается, удобнее устраивается на сиденье.

В его семье культ машины. Четверо мужчин Чепрасовых — водители. Отец, Павел Павлович, — тракторист, старший брат — тракторист, второй — шофер, третий — бульдозерист.

Тридцать лет проработал Павел Павлович на тракторе, был первым трактористом в большой казачьей станице. На память об этом он носит на виске звездчатый шрам, а по праздникам, немного выпив, подпирает поседевшую голову руками, низким голосом грустно поет: «Прокати нас, Петруша, на тракторе, до околицы нас прокати…» Мать запечаливается тоже, устроившись рядом с мужем, подпевает ему молодым голосом: «Кулаки на тебя разобижены…» Вспоминается ей, наверное, молодой Пашка-тракторист, гулянье за околицей, она сама на крыле «фордзона», повязанная, назло кулачью, алой косынкой, от которой отрезан уголок и алым бантом горит на груди Пашки-комсомольца.

С пяти лет, как Ванюшка помнит себя, он знает машины, которые в их семье заменили все: свиней, коров, огород. Сверстники Ванюшкиных братьев уходили в инженеры, во врачи, а Чепрасовы один за одним шли в водители, как будто иного пути не было.

Мать Ванюшки не походила на деревенских женщин. Как в старину жены помогали мужьям ухаживать за кормильцем конем, так ухаживала она за трактором мужа и сыновей. Когда деревенские бабы спешили доить коров, она уходила на пашню к трактору — поила его ключевой водой, остатками изношенных бабьих нарядов протирала грязный металл. Умела снять и поставить свечу, сменить масло в картере, отрегулировать сцепление. В 1942 году, сменив ушедшего на фронт Павла Павловича, мать сама села за руль.

С раннего детства молодые Чепрасовы возились с машинами, а летосчисление в семье вели по маркам автомашин и тракторов. Так и считали: «Это было в том году, когда батько получил новый дизель!» или: «Да, вспомнил! В тот год Петр на ДТ-54 работал!»

Отец любил философствовать: «Род у нас старинный, казачий. Мы сыздавна тележного скрипу не боялись, потому и перешли всем гамузом с коня на трактор!» Это он, отец, однажды сказал про себя: машинный казак, — и этими словами Чепрасовых стали дразнить в деревне. Дразнили и Ванюшку, но он не обижался: правда!

«А ну, машинные казаки, ужинать!» — весело кричал отец вечерами…

— Батько, батько! — вслух произносит Ванюшка, сморщив нос от нежности к отцу. Ванюшка вообще часто потешно морщит крупный нос — от радости, от ласковости к чему-то. Поэтому у него на носу, в том месте, где горбина, лежит тоненькая морщина.

— Батько, батько! — повторяет Ванюшка.

Ему не хватает семейных вечеров, когда в комнате ярко светит лампа под зеленым абажуром, сидящий во главе стола отец довольно щурит узкие глаза, а братья чинно и серьезно попивают из расписных блюдечек чай. Говорят о прошедшем рабочем дне, о машинах, мать ворчит, что Ванюшка взял моду таскать в комнату грязные рессоры и карбюраторы, словно им нет места в сенцах. Дружные, любящие друг друга, они сидят за столом в тесном кружке. «В августе возьму отпуск, поеду домой с Анкой!» — думает Ванюшка.

Видна уже быстрая Ингода, сопки все круче и голубее подымаются окрест; за сопками видны еще сопки, а за теми сопками — другие сопки, и вся земля горбатится ими, словно стадо верблюдов идет на водопой к реке.

На тридцатом километре Ванюшка останавливает автомобиль, выходит из кабины, оглядывая, обходит машину. Довольно покачав головой, назидательно строго говорит:

— Будешь отдыхать десять минут, товарищ машина!.. Остынь, отдышись! А пока мы измерим уровень масла…

Измерив, опять довольно качает головой, потом берет несколько гаечных ключей и ужом проскальзывает под машину. На каменистой земле он устраивается вольготно, удобно, для чего подкладывает под голову камень, а ногами упирается в задний мост. Для начала Ванюшка бегло, вскользь осматривает болты и гайки. «Так! — говорит он им. — Так! Очень мне интересно, что вы из себя гнете… Поведение меня ваше интересует!» Затем ощупывает пальцами все болты и гайки, не пропуская ни одной. Их очень много, но каждую гайку, каждый болт Ванюшка знает в лицо.

У него есть любимые, уважаемые гайки и болты, есть и такие, которые Ванюшка недолюбливает, то есть он с ними всегда держится начеку, чтобы коварные гайки и болты не творили разные пакости. Разговаривает с болтами и гайками он по-разному: с хорошими — по-хорошему, с плохими — по-плохому.

В любимчиках у Ванюшки ходят гайки и болты коробки скоростей — это солидные, обстоятельные гайки, радующие постоянностью, непоколебимостью. Они прочно сидят на болтах, цепко держат то, что им полагается держать, никогда не проявляют легкомысленного стремления развертываться. Они отлично выполняют свой долг, эти болты и гайки коробки скоростей, и потому он подтягивает их осторожно, словно поглаживает. «Молодцы! — хвалит их Ванюшка. — С вас бы пример брать тем чертям, которые развертываются!» — И в тесном пространстве под машиной умудряется укоризненно мотнуть головой в сторону несамостоятельных гаек.

С настороженностью, явной подозрительностью Ванюшка относится к гайкам крепления рессор и колес. Прежде чем прикоснуться ключом, он придирчиво оглядывает их, ожидая подвоха, осведомляется: «Ну, что! Опять за свое!» И действительно: гайки рессор сидят на болтах слабовато, ключ делает тугой полуоборот на каждой. «Болваны! — сердится Ванюшка. — Только вчера вас подкручивал — и вот, пожалуйста!» От рессор он переходит к колесам, ворчит на них еще сердитее, а для отдыха занимается гайками дифференциала, которые его тоже радуют: хорошие, солидные гайки, мало чем уступающие в положительных качествах гайкам коробки скоростей. Подтянув их, Ванюшка приходит вновь в отличное расположение духа: «Всем бы гайкам быть такими! Не работа была бы, а курорт Мацеста».

Ванюшка не торопится вылезать из-под машины, не жалеет времени на болты и гайки. Если понадобится, он пролежит на земле три часа. Он создал свою теорию продолжительности рабочего дня. В советском законодательстве не сказано, что человек не может работать больше семи часов, а, наоборот, там подчеркнуто, что человек должен работать не меньше семи часов. Таким образом, там говорится, что человек должен работать семь часов, и ни слова нет о том, что ему нельзя работать больше семи часов. То есть человек может работать семь часов, его никто не может заставить работать больше семи часов, как и никто не может заставить работать меньше десяти часов. Изобретя эту теорию, Ванюшка пришел в восторг, чувствуя себя умным и ловким. Хитрая формулировочка! Как ни бейся, не найдешь ни конца, ни начала… Никто не может заставить человека работать больше семи часов, но и никто не может приказать работать меньше десяти часов или даже одиннадцати… хо-хо!