Лесные сторожа - Борис Николаевич Сергуненков

чуть светлее. Видно, лось потерял рог недавно: на свежем отломе кости не исчезло расплывшееся пятнышко крови.

С трудом я поднял рог с земли. Он был тяжелый.

— Как же лось без рога будет? — спросил я. — Теперь он пропадет.

— Без рога не без зубов, — ответил дед. — Рога у него каждый год новые вырастают.

Мы взяли находку и пошли домой. Стали выходить из ельника, — дед дергает меня за рукав и шепчет: «Гляди!» — и показывает рукой на кусты. Я долго приглядывался и не мог понять, что там заприметил дед. Я видел на снегу две белые березки; они стояли неподвижно и вдруг затанцевали. «Что за штука, — подумал я, — березки и вдруг танцуют!»

Я стал вглядываться зорче. Да это не березки, это ноги лося! Вот и сам лось стоит, сливаясь с темным кустарником. Теперь я вижу его низкое туловище, огромную голову, глаз, даже волосики усов.

Но что это? На голове у лося один-единственный рог, а другой точно такой же я держал в руке. Та же коричневая пластина и девять отростков, сглаженных на концах. Свою ношу я еле удерживал в руке, а лось нес ее, как пушинку. Он тихонько покачивал рогом, и голова его при этом слегка перевешивала в одну сторону.

Однорогого лося я видел впервые.

Лось подошел к толстой ели и стал тереться рогом о ствол дерева. Мне было видно, как на уровне его головы на коре появились заметные царапины. Я встречал их и раньше. Я громко сказал деду:

— Видишь, дед, лось пришел за твоей находкой. Э-ге-ге, единорог, забирай свою пропажу.

Лось встрепенулся, две березки пришли в движение и затерялись в кустарнике.

— Видишь, дед, лось пришел за пропажей, — повторил я.

— Бестолочь, — сказал дед. — Он хотел подарить тебе второй рог, да увидел, что парень ты никудышный, и унес другим людям.

Елки купаются

У нас лето бывает летом. А к елкам оно приходит зимой.

В июльский полдень у речки разденутся под елкой счастливые мальчишки и ну барахтаться в реке. А порыжевшая елка стоит в это время у раскаленного обрыва и с завистью глядит на них.

Но вот зима — и елки веселеют. Иголки у них становятся зелеными, зелеными, зелеными.

Ночью пойдет снег, а утром встанешь — кругом бело. Елки протянули свои ладошки, и в каждой ладошке до краев снежных брызг.

Отяжелевшие молчаливые елки с замиранием ждут какого-то важного события день, другой.

В сумерках открывается утро. Заявится ветер и начнет прохаживаться по лесу. Выскочит из редкого осинника, дунет слева, дунет справа и вдруг как пыхнет на ладошки: пых! пых! — за снежным облаком не увидишь ни взъерошенных иголок, ни смоляных капель на стволе. Все потонуло в белой пурге.

Елка вздрогнет и давай взмахивать руками, поводить плечами, ежиться под холодными струйками снега.

До чего приятно купаться на морозе!

Ветер горячится, рвется из осинника все порывистее, сильнее — пых! пых! Ладошки раскачиваются из стороны в сторону. Снег глыбами плюхается на землю.

Толкнет ветер в спины озябших мальчишек. Крикнет:

— Что, завидно?

— Ничего, мы летом…

Тетерки в кармане

Это был веселый случай, и, если б не мое любопытство, я бы о нем ничего не узнал.

Всю зиму дед возбуждал во мне зависть. Как ни придет с обхода, обязательно вытащит из обширных карманов своей шубы одну-две тетерки и снисходительно скажет:

— А твое дело — перья выдергивать да сковородкой на плите вертеть!

Дед ходил в обход без ружья, и я удивлялся, как он мог раздобыть тетеревов. Их с ружьем не всегда добудешь.

— Как ты, дед, тетеревов ловишь? — допытывался я у него. — Не голыми же руками?

— Зачем руками! — невозмутимо отвечал дед. — Руки хорошо, а глаз еще лучше. У меня глаз такой, заворожительный. Как гляну на тетерку, так она сама ко мне в карман сигает.

Конечно, разговор о дедовом «заворожительном глазе» принять всерьез я не мог, но узнать, как без ружья он охотится на птицу, очень хотелось. Любопытство так разбирало меня, что я решил подглядеть.

Утром отправился дед в обход, а я за ним. Прячусь за кусты да за стволы деревьев, чтобы он не увидел.

Вышли на просеку. Эта просека появилась недавно, когда проводили высоковольтную линию. Поставили на ней высокие мачты, между ними повесили толстые провода. Узкая тропинка вьется прямо под проводами и уходит в глубь леса. Провода висят низко, иней сыплется с них и искрится в морозном воздухе.

«Чего бы деду под проводами ходить, — думаю я, — никогда еще раньше такого не было».

Дед по тропинке идет медленно и все по сторонам поглядывает. Заметил что-то, сошел с тропинки, подобрал на снегу какой-то темный комочек, сунул в карман — и дальше. И, снова по тропинке топ-топ, только снежок под его валенками похрустывает.

Что подбирал дед на просеке, я узнал сразу. Но под проводами, оказывается, разгуливал не только он. Я стоял тихо, и метрах в ста от меня юркнула рыжая лиса — почуяла, голубушка, добычу и пожаловала на завтрак.

Зимой тетерки табунятся. Табунком они летают над лесом низко. Деревья, ветви они различают, а провода — нет. Полет у них быстрый, стремительный. Ударятся на лету о толстую проволоку, что натянута между столбами, и падают на землю. Мне рассказывал один охотник, что на севере, где электрифицировали железную дорогу,