Набатное утро - Лидия Обухова

Едва Олекса сошел с помоста наземь, как пальцы жены судорожно затеребили рукав.

— Отец, Онфимушку-то куда? Мал, несмышлен...

— Зачем сватали, зачем замуж брали? Мужа отымаете, — заныла Олёница с другого бока.

— Олекса Петрилович! — через их головы прокричал канатный мастер. — Чай, пенька сгодится? Жертвую!

— Запиши горшечника Клима. Чада мои малы, сам пойду.

— Поскребту-кормчего не позабудь! И веслом и рогатиной послужу.

— Мы тех свеев седлами закидаем, кулаками переколотим! — неслись со всех сторон хмельные от собственной удали выкрики.

Олексу позвал с помоста Яков-полочанин.

— Взойди сюда. Воевода спрашивает, когда местичи твои будут готовы? Он с дружиной по второму дневному часу в лодьи сойдет.

— И наши молодцы управятся. Вскричи час, чтоб все знали. А я покамест гривны соберу от кого сколько. Ратники могут гуртом идти, а деньгу каждую по отдельности записывать надо. С последней лодьей и отошлем Ярославичу.

— Ну, земляк, не я благодарствую — князь Александр! А ты, господине, — обратился Яков к воеводе, — ай ладно собрал дружину, не сходючи с места!

— Если сами упасемся, а черных людей в беде оставим, то грех нам будет, — с важностью отозвался тот.

Ловчий усмехнулся жесткими губами и, обернувшись к площади, по которой шло бурление, как на речном перекате, перекрыл разноголосицу луженой глоткой.

— Слушай, полки витебские! У кого припасены в кладовых каморах либо в голбецах под полом кольчужки, шлемы с бармицей, коши походные да прочее снаряжение — по второму часу после восхода солнца за вымол к лодьям стекайтесь. Поплывем до первого волока. Там волочане ради дела великого, общего дадут нам коней верховых и колымаги обозные. Тридцать верст мигом проскачем. На веслах взойдем в Ловать, а уж в ней встретят нас паруса новгородские.

...Второй дневной час настал. Солнце оттолкнулось от зубчатого леса, пообсохли росные травы. Крутые, кудрявые от лозняка берега укоротили тень.

Заперев в дому плачущих женщин, Олекса Петрилович пошел проводить сыновей и домочадцев до вымола. Он крепился, хотя екало сердце при взгляде на Онфима, на его сияющие неведеньем глаза с синевой: ох, как любо посмотреть на чужие земли!

— Вперед других не выходи. Слушайся во всем Грикшу, — в который раз повторял отец, понимая бесполезность наказов. — От Ретешки с Лихачом не отставай.

— Не тужи, хозяин, — утешил верный Ретешка. — Коль сами с животами не расстанемся, вернем тебе сынка. Собою заслоним. Ну и ты моих чад тут не покинь.

Грикше, надеже и помощнику, Олекса шепнул неприметно для других, чтоб разыскал в Новгороде немца Егана, помог укрыться, спасти товары от разграбления. Им, купцам, и после боя торговать.

— Да высмотри, хороши ли кожи у Ижорян? Выйдет случай, подай весть. Тотчас Полюда-кожемяку пошлю за товаром!

Это он уже прокричал вслед, желая показать спокойствие духа. Грикша издали кивал. Шлем на его голове был светлее воды и весело играл на солнце.

Последняя лодья покинула устье Витьбы, закачавшись на двинских волнах.

От стен Софии

Едва шведские послы вернулись с соколиной охоты, как их, усталых, разморенных, с поспешностью препроводили на готовую к отплытию лодью под развернутым парусом. Грамоту к ярлу Биргеру вручили тоже без торжественности. Уже потеряв из виду новгородские купола, огорошенные шведы прочли при свете факела послание. Составлено оно было в тех же уклончивых выражениях, которые новгородский князь почерпнул, видно, из своих молений: «Бог, поставивший пределы народам и повелевший жить им в них, не вступая в чужие страны, осудит обидевших меня и поборет борющихся со мною...»

Послы переглянулись с презрительной усмешкой и, успокоенные, улеглись спать: Холмгард по-прежнему трепещет.

Откуда им было догадаться, что в это самое время в Софийском храме, жарко освещенном множеством свечей в паникадилах, звучали те же слова, да по-другому?! Что ангельский лик Софии Премудрости грозно пламенел под красными крылами? Что у стен храма развевались стяги, трубили в трубы и били в бубны? Что готовые к походу плечом к плечу стояли дружина князя и владычен полк, новгородские пешцы и подоспевшая витебская подмога? Что владыка Спиридон, благословляя их широким крестом, сказал просто и мужественно:

— Вас немного, а враг силен. Но бог не в силе, а в правде. Ступайте за вашим князем!

Семь сотен копейщиков и меченосцев обтекали храм с двух сторон.

Онфим стоял с запада, по левую руку, против боковых ворот, называемых Сигтунскими, ибо взяты они набегом удалых ушкуйников сто лет назад (что казалось ныне добрым предзнаменованием). Ай и красивы же были те медные кованые двери о двух затворах, вышиною девяти аршин, а шириною пять! От притолоки до порога на них множество выпуклых фигурок: и Ева со змием, и патриархи из святого писания — только что не двигалось это все!

Глаза у Онфима разбегались. За всю жизнь он не видывал столько чудес, как за один день в Новгороде. Брату Грикше было по ком грустить, но Онфима захватывало лишь вновь встреченное.

Стоя под сводами Софии, под купольным изображением Спаса со сжатой в кулак рукой, он всей душою верил в одушевленность этого лика. В то, что кулак сжался сам собою, как ни переделывали его греческие богомазы, пока не раздался вышний глас: «Писари, о писари! Я держу Великий Новгород, а когда разожму ладонь, тогда будет граду сему скончание». Двести лет сжата божественная десница — и неколебим стоит город!

Сюда же, к стенам Софии приводили пленных, ставили на колени, и владыка, отпуская их в родные пределы, сурово возглашал: «Идите, но помните, что вы побеждены Новгородом».

Вдруг по рядам прошло движение, будто бодрый ветер подул. Показался всадник в шишаке и кольчужной рубахе до колен. В руках он держал копье — а Онфиму показалось, что, изогнувшись, целит в зверя, вепря или медведя. И лошадиная голова круто повернута. Сам ловец хоть не прост обличьем, но и не божествен — смелый воин, одержимый упорством, как все они. Онфим еще никогда не видал князя и не сразу понял, почему на Софийской площади закричали:

— Куда обратишь свои очи, там будут и наши головы!

— Без стыда назад не поворотим!

— Рады с тобой и за тебя! Где святая София, там и Новгород.

А он им отвечал:

— Станем крепко. Да никто не озирается вспять! Кому не умереть, тот будет жив.

Уверенный в самом себе, он не имел надобности прибегать к долгим убеждениям. Александр Ярославич в решительные минуты сливался с толпой; она мыслила его мыслью — он говорил ее языком.

Одинокий голос прокричал из тесных рядов в восторге обреченности:

— Да паду за тебя первым!

Князь тотчас обернулся, отыскивая глазами.

Обычно он говорил негромко, не делал размашистых жестов, не пепелил взглядом, как его отец Ярослав, у которого даже самая простая речь звучала грозно, а встретившись со старым князем глазами, любой готов был отступиться от тайных замыслов. Быстрый проницательный взгляд Александра Ярославича вспыхивал изредка, но так внезапно, что и голос его, мнилось, звучал тогда трубным зовом.

Неведомому пешцу он возразил без громкости, но с силой:

— Нас мало. Врагов вчетверо больше. Никому не даю права погибнуть, пока не победим!

С пеньем новгородское воинство спускалось из ворот Софийского кремля к речному вымолу, где стояли наготове насады и лодьи. Сторожко перебирая ногами, по сходням взбирались ратные кони еще без боевой сбруи, без седел, с одними уздечками, умно косясь на пенистую воду. Пешцы составляли в кучу походное снаряжение. Кормчие разворачивали паруса: Волхов загородился ими, словно забором! Быстрое течение само подхватывало корабли, неся их извечным путем из озера Мойского к озеру Нево.

Глаза Онфима все искали очарованно княжеский значок на высоком древке. В темноте он видел смоляное пламя сигнального факела на головной лодье. Так и заснул, не теряя из виду путеводного огня...

Пробудился, когда солнце за береговым уступом едва поднялось, заструилось по воде огненными змеями. Онфим увидел сначала цветение зари, а затем распустившийся на безоблачном небе, торжественно ясный день.

Они отплыли уже далеконько от Новгорода, и чем ниже спускались по Волхову, тем кромка берегов все тончала и заиливалась. Непролазный кустарник подступал вплотную. В чащах рдеста и тростника угадывались болота, острия осоки и белоуса обманно прятали топь. Лишь кувшинки простодушно плавали на открытых бочажках. Ближе к озеру Нево возникла каменная гряда, перегородившая Волхов. Но могучая река лишь вскинула днища и перенесла лодьи через пороги без вреда.

Ненадолго встали в устье Ладожки, где и каменный берег высок, и крепостные стены не низки. А превыше их круглые могильные курганы. В одном погребен Вещий Олег, иначе Олег Мудрый, который шел из Новгорода в Ладогу «и уклюне его змея в ногу и с того умре».