Мизери - Галина Докса

Хлопнув дверью парадной, Света спешит к остановке. Она улыбается. Утром у нее всегда хорошее настроение. Мороз сегодня небольшой. Света снимает тяжелую шапку и несет в руках. Безветрие. Света выдергивает две шпильки, на которых держится ее несложная прическа, и с наслаждением встряхивает волосами. Медленно, ритмично: влево, вправо, влево…

Улица и проспект пустынны. Только на углу, на противоположной стороне, поблескивая стеклами, урчит мотором красный «Москвич». Вот он задрожал, тронулся с места, приоткрыл дверцу, показал руку, плечо, букет желтых роз в сверкающей оболочке…

Света ускоряет шаг, спотыкается, почти падает, но, оттолкнувшись рукой от земли, как спринтер в низком старте, выпрямляется и бежит к трамваю.

Она успевает.

Женщина в норковой шубке стоит на задней площадке, держась за поручень голой рукой.

— Простите, — спрашивает Света, — это не вы потеряли вчера перчатку в трамвае? — Она протягивает женщине перчатку, перевязанную ниткой у основания.

Женщина взглянула:

— Нет, не я.

Она совсем не так молода, как думалось Свете. Блестящий мех делает ее моложе. Обручальное кольцо с голубым камнем звонко ударяется о сталь поручня, когда женщина, отвернувшись, спускается на нижнюю ступеньку. Она достает из рукава пару перчаток и натягивает их. Левой рукой она вцепляется в борт, а правую плотно прижимает к дверной створке, чтобы надавить ею, расширяя щель, как только трамвай остановится.

— Спасибо коммунистам, метро успели построить, — бурчит себе под нос женщина, изготавливаясь к прыжку.

Трамвай встал. Света прячет перчатку в карман и торопится занять место у окна. Она недоумевает. Ей весело: высказанная пассажиркой благодарность к коммунистическим властям насмешила ее.

Люди заполняют вагон.

«Вот те раз! — думает улыбающаяся Света, так и сяк крутя камушек в пальцах. — Не хочет признаваться. Возможно, принимает меня за наводчицу. Ишь, как побежала! Беги–беги, милая, не езди трамваями, раз такая богатая».

Света гладит алмаз:

«Бижутерия? Чехи умели делать. Спасибо чехам…»

Она проводит камнем по стеклу. Беззвучно, как по коже, режет алмаз. Свет фар скользит за окном, зажигая грани. Красный «Москвич» тормозит у светофора. Розы в ослепительной фольге жмутся к лобовому стеклу, липнут друг к другу. «Москвич» рвет на желтый, букет соскальзывает и падает, трамвай трогается, Света прячет алмаз, надевает шапку, поднимает воротник, достает учебник английского для восьмых классов и, пролистав до середины, задумывается.

«Present perfect12, — думает Света по–английски. — Уже случилось. Случилось недавно. Случилось только что. Я имею это случившимся. Я имею… Я…»

Пробка на узком мосту. Трамвай, звеня, прокладывает путь сквозь полчища рывками ползущих машин. Трамвай прорывается на тот берег, но, добежав до поворота, утыкается в неподвижную дугу вставших в затылок друг другу своих двойников. Поредевшая толпа капля за каплей вытекает из дверей. Света покидает трамвай последней. Она почти не опаздывает. Сегодня она вышла из дому на несколько минут раньше обычного, боясь не застать на остановке женщину в норковой шубке, боясь опоздать, боясь…

Ничего не боясь больше, Света перебегает улицу, запруженную транспортом, и сразу находит нужный переулок.

PRESENT PERFECT

Она не опоздала. Она успела и в учительскую за журналом. Подавая журнал, завуч спросила:

— Вы уже сдали деньги на Ингу?

— На Ингу? — Света расстроилась. — Это сегодня нужно сделать?

— Разумеется. На большой перемене Инга устраивает «отвальную». Сережа побежал за цветами. Вы ему потом отдайте.

— Сколько?

Завуч называет минимальную сумму. Света злится.

— Подумать только! — с воодушевлением восклицает завуч, мечтательно подперев щеку рукой. — Лос — Анджелес! Так далеко от нас еще никто не забирался…

«Чего она радуется? — раздраженно недоумевает Света, поднимаясь по лестнице. — Чему она радуется! Кто ей будет детей учить? Лидия всегда болеет. Таисия — на сносях. Я… Я — скоро уволюсь. Уволюсь!»

«Я уволюсь», — быстро подумала Света, столкнувшись в коридоре со своей тезкой из седьмого «А».

Девочка отвела глаза и не поздоровалась.

«Вонючка! — сказала ей Света неслышно. — Маленькая вонючка».

Ей было нехорошо, но все прошло, как только отзвонил звонок.

Отвальная для Инги удалась как никогда. Инга пришла с шампанским и пирожными. При виде пирожного Свету затошнило, но она заставила себя съесть половинку. «Больше не захочется», — злобно подумалось ей. День не заладился. Только что восьмой класс сорвал ее урок. Завуч еще не успела узнать об этом.

Директриса преподнесла Инге огромный букет мокрых роз. Света сосчитала головки и прикинула, сколько лепестков придется оплатить лично ей.

«Сколько я вам должна за цветы?» — шепотом спросила она у учителя физкультуры, стоявшего рядом. «Пустяки, Светочка», — отмахнулся тот и пошел целовать Ингу.

Ингу целовали в очередь. Особенно усердствовала в поцелуях пожилая учительница труда. Она работала в гимназии недолго, и это были ее первые проводы. Старушка чуть не плакала от умиления. Казалось, еще минута, и она завоет, как на деревенской свадьбе: «Ох, да куда ж ты, кровинушка, уходишь, да за кем тебе век вековать!» Инга еле терпела. Ее оживленно блуждающий взгляд наткнулся на Светин, равнодушный, и опустился устало.

В промежутках между поцелуями Инга выглядела совершенно счастливой. Ей подарили самовар, и она умчалась, хлопнув на прощание дверью. Тут только вспомнила Света, о чем ей надо было поговорить с Ингой. Но было поздно. Завтра свадьба, послезавтра — самолет.

«Good luck»13, — шепнула Света, забывая об Инге.

Ей поручили вымыть бокалы. У нее было «окно». Физкультурник помог собрать посуду. «Все–таки сколько я вам должна?» — опять приступила к нему Света. «Да бросьте, — сказал физкультурник. — Я вам сто таких букетов подарю. Только попросите». — «Серьезно?» — удивилась Света. «Насколько это возможно», — без улыбки ответил физкультурник.

Ответ понравился ей. Она вспомнила про потерянный кошелек.

«Лучше одолжите мне денег до зарплаты», — кокетливо взглянув на учителя поверх бокала, предложила она. «С удовольствием», — обрадовался он и полез за бумажником.

Прозвенел звонок. Света понесла посуду к раковине. Физкультурник, хлопая в ладоши, побежал по коридору, собирая в строй первоклассников. Начальные классы занимались физкультурой в рекреации второго этажа. В старших классах зимой физкультура была отменена, так как спортивный зал второй год ремонтировался. Света жалела учителя физкультуры. Он организовал теннисную секцию, но не смог пробить корт. Он вел шахматный кружок, но занятия кружка посещали только Ростислав Письман и еще один мальчик из третьего класса. Силы были неравны. Споласкивая бокалы, Света слушала, как физкультурник громко считает шаги первоклассников: «Раз–два–три-четыре! А теперь — змейкой, по коридору, и обратно, на носочках, на пяточках, на полной ступне…»

«Недолго он тут поработает, — размышляла Света. — Такой молодой, энергичный! Детей любит. Не мне чета. Не чета мне…»

— Вам на кольцо? — спросил ее учитель физкультуры на школьном крыльце. — Я провожу.

Красный «Москвич» с настежь распахнутой дверцей ждал у поворота. Увядшие розы лежали, рассыпавшись, на переднем сиденье. У багажника, вытирая руки тряпьем…

— Отлично, — сказала Света и взяла учителя под руку. — Какая метель!

Метель, как всегда, разыгралась нешуточная.

PAST INDEFINITE

Такое бывало с ними и раньше. Так было несколько раз. Они расставались — на неделю, на месяц, на год, — когда тяжело, с болью и обидой в душе, а когда легко, беззаботно и ласково, простив себе обманувшее прошлое, уверенные во всесилии будущего, в котором они должны были двигаться врозь.

С первых мгновений разлуки Игорь переставал помнить ее лицо. Вернее сказать, он помнил ее лицо исключительно, помнил его как отсутствующее отныне в мире, где у всех женщин, встречавшихся ему, были другие, не ее лица, так что в первые недели после расставания эти женщины казались ему похожими друг на друга, неразличимыми, как дочери–близнецы некой сверхъестественно плодовитой матери, одной из двух, а третьей не существовало.

Если разлука длилась долго, он привыкал к темному пятну, заместившему Свету в его памяти. Заново, будто недавно прозревший, он учился различать черты женских лиц, приблизившихся к нему. Он выбирал лица меланхолические и флегматичные; спокойные, вялые лица, почти не умеющие улыбаться. Он приглядывался к женщинам, чьи улыбки были резки и коротки, как просветы на небе в метельном феврале, как любовные свидания старика, как приказы, посылающие на смерть. У него никогда не получалось не помнить ее улыбки.