Ханская дочь. Любовь в неволе - Ине Лоренс

— Если вы не возражаете, ваше высокоблагородие, нам пора отправляться в путь.

Но высокомерный мальчишка ничего не ответил. Тогда Ваня повернулся к Кицаку, который должен был сопровождать всех до Карасука, и бросил коротко:

— Нам пора.

Кицак хотел помочь Сирин забраться на лошадь, но она одним прыжком оказалась в седле. Жеребец нервно всхрапнул. Как и все женщины племени, Сирин была неплохой наездницей, но и ей доставило немалого труда подчинить себе буйного жеребца. Пока она боролась с Златогривым, татары привели еще одну лошадь, к спине которой был привязан огромный тюк, там лежала запасная одежда и прочие вещи — так Зейна надеялась сделать обман убедительнее.

Ваня сел на своего жеребца и кивком указал Бахадуру нужное направление. Казаки последовали за вахмистром, бросив вьючную лошадь, и Кицаку не оставалось ничего другого, как самому вести ее. Обычно это было обязанностью едва-едва оперившихся мальчишек, и он хотел уже сделать Сирин выговор. Но, повернувшись к ней, он удивился — с каким высокомерием и гордостью смотрела она. Ему показалось, что джинны и впрямь превратили ее в мужчину.

Кицак вспомнил, что эта девушка еще ребенком пыталась победить мальчишек одного с нею возраста, а то и старше, и все племя забавлялось выходками спятившей дочери русской пленницы. Сирин хорошо управлялась с луком и стрелами, иногда юноши позволяли ей поупражняться вместе с ними, поэтому саблей она тоже владела неплохо. Нет, Зейна молодец. Сирин будет лучшим из возможных заложников, а уход ее не станет потерей для племени — беспокойный дух девушки делал ее вечной разжигательницей скандалов. Она постоянно пыталась протестовать против незыблемых устоев, определявших положение татарской женщины.

Настроение Сирин было вовсе не радужным. Когда селение скрылось вдалеке, она изо всех сил сдерживала себя, чтобы не расплакаться — Сирин ни на мгновение не забывала, что выдает себя за мужчину. Лицо ее застыло в невозмутимой гримасе, она глядела прямо перед собой, чтобы не потерять самообладание при виде родного селения. Напротив, русские все время оглядывались, будто опасаясь засады, но час проходил за часом, а все было по-прежнему тихо. Постепенно казаки расслабились, начав отпускать шуточки о глупых татарах, которых в любое время можно связать попарно и гнать, словно блеющих овец. В конце концов один из них в запале смелости хлестнул жеребца Сирин кнутом по крупу. Жеребец испуганно заржал и шарахнулся в сторону, так что всадница с трудом удержалась в седле. Рука у нее была твердой, а посадка крепкой, но успокоить Златогривого было не так-то просто, а проклятый казак скалил зубы, осыпая Сирин крепкими шуточками. Забывшись, она схватилась за саблю, желая только одного — наказать обидчика.

Тут, на ее счастье, подскакал вахмистр, еще издали грозя солдату кулаком:

— Да что ж ты делаешь, мерзавец! Если с заложником что-нибудь случится, Сергей Васильевич тебе кишки выпустит!

Угроза подействовала. Ухмылка на лице солдата стянулась в гримасу растерянности, он пришпорил лошадь и вскоре догнал остальных.

Сирин медленно выдохнула и сняла руку с эфеса сабли. Да, она знала, как обращаться с оружием, но против опытного казака ей было не выстоять. Она подняла голову, стараясь принять более высокомерный вид, и пробормотала что-то вроде: «В следующий раз я снесу тебе голову!» Из этого маленького происшествия Сирин вынесла урок: надо держать себя в руках. Какую пользу принесет она племени, если будет валяться мертвая в пыли? К тому же русские узнают, что столь ценный заложник в действительности был всего-навсего обычной девчонкой.

Никогда прежде Сирин не чувствовала такого пронзительного одиночества, даже после смерти матери тоска была приглушеннее. Ее не все любили, но даже ругань Зейны, вечно недовольной другими женами и дочерьми хана, звучала бы сейчас для Сирин музыкой. Как было бы сладко сейчас сидеть в юрте, выделывая из козьей шкуры полоски тонкой кожи. Она всегда ненавидела эту работу, но даже это было лучше, чем ее нынешнее положение. Русские гнали ее через всю страну, как украденную лошадь.

Она знала, чего можно ждать от этого народа. Они все были неверными, разбойниками и убийцами, а их великий хан, называемый «царь», каждое утро съедал жареную человечью голову на завтрак, запивая ее кровью убитого пленника, а из мяса пленника царю готовили на обед кебаб. Сирин тряслась от ужаса, когда купцы, приезжавшие в орду, начинали рассказывать такие истории, и молилась про себя о том, чтобы не попасть в пасть этому чудовищу.

4

Но уже через несколько часов она забыла об этом, столкнувшись с новой проблемой — мочевой пузырь был полон, и она уже хотела крикнуть Ване, что нужно остановиться. Но тут ей пришло в голову, что мужчине не позволят отойти в сторону. Она тоскливо огляделась, вокруг была степь, гладкая и абсолютно ровная, без единой ложбины или куста, где можно было бы укрыться. Они всё ехали и ехали, и казалось, что терпеть ей придется до вечера, и она мысленно проклинала русских, Зейну и даже отца, который был причиной всего этого. Через некоторое время показалась ложбина, поросшая чахлым кустарником. К великой радости Сирин, Ваня приказал спешиться на отдых. Со всем возможным проворством она спрыгнула с лошади и бросилась в сторону.

— Эй, малый, ты куда это? — крикнул один из казаков.

— Оставь парня в покое, — со смехом остановил его Ваня, — без коня он далеко не убежит.

Однако сам вахмистр остался стоять на краю ложбины. Наконец появился Бахадур и поплелся в сторону лагеря. Ваня довольно отметил, что заложник даже не сделал попытки убежать.

После этого казаки уже не следили за Сирин так пристально, и проблем с отправлением потребностей не возникало. По ночам она закутывалась в плащ с головой и ложилась возле огня, по-прежнему держа руку на эфесе сабли, хотя вблизи не пробегало даже мыши. Днем маленький отряд ехал по бесконечной, тягуче однообразной степи, монотонность которой лишь изредка нарушали колючие кустарники или тощий лесок.

Поначалу Сирин еще считала, сколько ручьев осталось позади, но с тех пор как они ушли с пастбищ, принадлежащих ее народу, она отгоняла прочь всякие мысли о родине, но иногда ей не удавалось отрешиться полностью, и тогда жгучие слезы начинали гореть в глазах. Чтобы справиться с собой, она начинала думать, что может ждать ее в чужой стороне.

Когда она пристала к Кицаку с расспросами о русских, он смог рассказать ей совсем немного: уже давно они посылали казачьи отряды, чтобы взимать с племен ясак. Царские люди обращались с жителями сибирских племен как с рабами. Неудивительно, что в ответ они видели страх и ненависть. Племени Монгура до сих пор удавалось оставаться в стороне от этого — но теперь, конечно, все менялось.