Ханская дочь. Любовь в неволе - Ине Лоренс

Зейна, любимая жена Монгура, встретила брата в деревянном доме, где хан хранил свои сокровища. Внутри дом был устроен на манер юрты. В середине темнел большой очаг, обложенный камнями, вдоль стен стояли сундуки, сверху на них лежали ковры, на которые садились гости, на стенах было развешано оружие — особая гордость хана, отдельно была помещена роскошная сабля, подаренная Монгуру великим эмиром — по слухам, из самой Караганды. Только большой стол в углу странно не сочетался с убранством жилища этих кочевников, его сделал для Монгура ученик одного русского купца, и хан всегда садился во главе стола, принимая важных послов. На полированной крышке стояло множество стаканов всех цветов и размеров, латунные тарелки, начищенные до золотого блеска, пара медных мисок и Коран, который, как гласила выцветшая надпись, был переписан в Мекке. Выставляя напоказ все сокровища, Монгур демонстрировал свое величие…

Именно в этой хижине Зейна узнала о несчастье, постигшем ее и ее народ, и здесь искала мужества. Старшей жене хана было около тридцати лет. Невысокая, плотная, с круглым лицом, пухлыми губами, приплюснутым носом и большими агатово-черными глазами, она считалась в племени красавицей. Об этом говорила и ее прическа, носить которую могли только уважаемые замужние женщины, — волосы были подняты и закручены наподобие двух рогов.

Кицак понимал, что страх за Монгура и любопытство мучают его сестру, но, не подавая виду, она окликнула пробегавшую мимо женщину, приказав принести кумыс для брата. Терпеливо выждав, пока Кицак выпьет первую кружку, Зейна отослала рабыню и потребовала рассказать ей все известия, которые он привез. О самом плохом он решил пока умолчать и начал с рассказа о неудачном походе и пленении хана.

Зейна слушала спокойно, надеясь, что все еще можно изменить к лучшему. Когда же Кицак, заикаясь, попытался объяснить ей, с чем послал его хан, она прервала его, зашипев змеей:

— Угура не возьмешь!

Кицак прижал к груди кулаки:

— Пойми, сестра, ты должна подчиниться. Или ты хочешь, чтобы русские убили твоего мужа и других пленников?

— Русские — проклятые псы, Аллах покарает их! — сверкнула глазами Зейна. — Разбейте головы тем, что пришли с вами, и отправляйтесь назад. Освободите Монгура и пленников!

Кицак только усмехнулся:

— Как ты это себе представляешь? Монгура и других людей отвели в Карасук, в крепость, их охраняет больше тысячи солдат русского царя! Любая попытка захватить город обречена на неудачу.

— Я не отдам Угура! — сказала Зейна с твердой решительностью.

Кицаку стало ясно — она не послушает ни его, ни муллу. Оставался один выход — объяснить сестре всю тяжесть положения, в котором оказался Монгур.

Не успел он произнести и двух слов, как Зейна, сжав кулаки, заметалась по юрте. Подойдя к окну, она увидела, как кто-то въезжает в селение через задние ворота, и пренебрежительно поджала губы:

— Дочка этой русской опять начнет любопытничать…

Она хотела еще что-то сказать, но внезапно застыла изваянием — она глядела, как девушка подскакала ближе и спрыгнула с лошади. Затем Зейна ударила кулаком по ладони и подозвала рабыню:

— Бишла, приведи ко мне Сирин, только проследи, чтобы никто из этих проклятых русских не увидел ее.

Рабыня кивнула и молча вышла.

Кицак недоверчиво глянул на сестру:

— Что ты задумала, Зейна?

— Я отдам русским заложника, который им понравится.

Кицак резко поднялся:

— Только не Сирин! Ты не безумна ли, сестра?

Зейна громко расхохоталась:

— О нет! Русские — неверные псы, и любая хитрость хороша против них. Главное, чтобы Монгур и другие пленники были свободны.

— Но она же женщина! Что мы будем делать, если это откроется?

— Не думаю, чтобы она разделась перед ними в первый же день, — усмехнулась Зейна. — А что с ней будет потом — не мое дело.

— Это станет нашим общим делом, если они, разгадав обман, придут сюда мстить. — Кицаку хотелось схватить сестру за плечи и трясти ее, пока безумный план не вылетит из ее глупой головы.

— У русских есть поговорка: до Бога высоко, до царя далеко. Ничего не случится, а если и случится — Монгур будет уже с нами, а он знает, что делать.

Во взгляде, который Зейна бросила на брата, читалось, кем она считает его, — трусом и предателем. Кицак стиснул зубы и уже собирался сказать сестре все, что о ней думает, но тут дверь распахнулась и вошла Сирин.

Девушка носила короткие сапоги с загнутыми носами, длинные штаны и кафтан, скрывавший очертания фигуры. Она была похожа на миловидного подростка, хотя и необычной для татар внешности — с узким ртом, правильно очерченным носом и серо-зелеными глазами, в которых играли золотые искры. Единственное, что выдавало в ней девушку — спадавшие ниже талии косы, цвет которых напоминал об осенних листьях и степной траве. На правой руке Сирин была надета широкая рукавица, на которой, нахохлившись, восседал сокол, в левой она несла убитых куропаток. Сирин держалась настороженно и отчужденно, гадая, зачем она понадобилась старшей жене отца.

Зейна смерила девушку взглядом, каким мулла окидывает жертвенную овцу перед праздником. Затем она крепко ухватила ее за края кафтана на груди.

— Она подойдет для нашего плана! Там, где женщина должна быть мягка и полна, она суха и ровна, как степь. К тому же она так высока, что сойдет за мужчину.

Кицак молчал, но Зейну его мнение не интересовало.

— Твоего отца схватили русские псы. Они освободят его только тогда, когда он выдаст им заложником своего сына. Угур еще слишком мал, чтобы выжить на чужбине, а других сыновей у хана нет. Монгур приказал тебе переодеться мальчиком и ехать с русскими.

Против воли Кицак восхитился умом и хитростью сестры.

По ее словам выходило, что план придумал Монгур, — Сирин не ослушается приказа отца. Нет, мысль выдать ее русским в качестве заложника была не столь уж плоха — ростом Сирин выше многих мужчин племени и так худощава, что в подходящей одежде легко сойдет за мальчика.

Сирин пыталась привести в порядок свои разбегающиеся мысли. До сего времени отец ни разу не проявил к ней внимания — впрочем, в этом она не была исключением среди своих сестер. Но эти болтливые и суетливые девушки были довольны своей жизнью — Сирин же всегда мечтала родиться мальчиком, чтобы и на нее упал хоть один луч того нежного чувства, которое Монгур питал к своим сыновьям — Угуру, а еще раньше — Бахадуру. Страх оказаться в плену у русских варваров уже прополз в ее сердце и свернулся там серой змейкой — девушки рассказывали о них такие вещи, что кровь стыла в жилах, однако гордость переполняла ее. Она и впрямь сможет оказать важную услугу отцу и всему племени, и если пленники снова вернутся домой, они, возможно, забудут, что она дочь проклятой русской. И отец заметит ее, Сирин.