Человек в круге - Владимиp Югов

- Он - что? Тебе - ровня? Ты с ним дружил?

- Нет. Он приехал, вы же, наверное, знаете, полгода тому назад в отряд.

- Это я и без тебя действительно знаю.

- Он посмотрел на моих детей и сказал, что...

- Что он сказал? Что?!

- Что был бы счастлив иметь хоть одного ребенка...

- У него не было ребенка? - Берия резко повернулся к Шмаринову. - Вот в чем дело, подлец! Не имел детей! Не имел родины! Не имел настоящих друзей! Приезжал и жаловался таким начальникам застав, у которых голова большая, как арбуз, а ничего существенного в смысле бдительности не варит! Ты дурак, старший лейтенант! Как только он ушел от тебя, ты бы послал ему вслед своих этих всех пограничников! Раз он затосковал, значит, не наш! Значит, что-то плохое задумал! А ты сидел, сидел, как клушка, около своих детишек и радовался, какой ты счастливый! Ох, какой я счастливый! Даже этот комендант, который видел большой город Ленинград, учился там, приехал сюда на высокую должность, но несчастливый человек! Он одинокий! А я герой-отец! У меня дети плодятся, как кролики! Слушай, а не мешают ли тебе дети нести настоящую пограничную службу? Они не кричат, когда ты спишь? И ты сонный идешь по тропе, чтобы других уличить в плохой службе! Ты сам плохой! Пусть его уведут! Пусть приведут тех, кто о нем что-то хорошее скажет!

Берия плюхнулся на стул и закрыл рукой пенсне. Он сидел так долго, вроде задремал. Старший лейтенант Павликов, испугавшись гнева начальства, вышел на цыпочках, сухонькое его тело с висящим на животе ремнем боялось потревожить даже воздух, в котором еще стояли длинной очередью слова, произнесенные гневно, государственно. Шмаринов тоже не шевелился. Как и я. Как и Железновский.

- Кто там еще? - Берия неожиданно поднял голову.

Никто не заметил, только он, что за дверью стоят люди, и только он ждет их и только он может ими распоряжаться.

- Пусть заходят! - приказал Берия.

- Лаврентий Павлович, - Шмаринов нагнулся низко, по-рабски, - там обед... Готов... Обед готов...

Берия поднял еще раз голову:

- Митя, какой обед, когда допросить их надо! "Обед!" Хорошо тебе рассуждать! А у меня... У меня, Митя, тут болит. - Он постучал по сердцу. - Какие кадры! Ну дерьмо, дерьмо, Митя! Хорошо, что я вам доверил! Когда мне сказали, что ты здесь... Я и на охрану махнул рукой! Если Митя тут, значит, тут есть охрана... "Обед!" Еще пообедаем! Зови! Они топчутся за дверью, как слоны!

- Говоришь, Егоров фамилия?

- Егоров! Ефим Егоров! То есть... Рядовой Егоров!

- Ты не дрожи, Егоров! Ты чего дрожишь?

- Я? Я не дрожу... Мне чего дрожать? Я не начальство. Я лишь обед варю... Я, Ефим Егоров... Обед варю! И спросите! Все всегда довольны. Мною всегда довольны. Это так.

- Ты в свой котел еще мяса сто пудов толкаешь. И довольны тобой!

Берия снял пенсне и с любопытством рассматривал неуклюжего толстого Егорова.

- Вон ты как набил свою кизю! Посмотри! Пупка, пожалуй, не видишь? Повар! А, знаешь, какой инстинкт самосохранения у твоего брата? Когда басмач нападает на заставу, как правило, повар остается в живых. Спрячется в своей кухоньке. И сидит... У тебя было такое ощущение, что случится на заставе беда?

- В каком смысле? - Глаза повара осоловели, он подумал: теперь можно отличиться. Но что же сказать в ответ? Чтобы понравилось?

- В каком смысле? Ну в человеческом... Ты подумал, когда угощал коменданта: а что-то не так!

- Вот вам крест - подумал! - Поварские лисьи глазки ласково раскрылись, и он радовался, что придумал ответ. - Я же... Я и не угощал его! И тогда сразу подумал: что-то не так! Начальство, они приезжают весело, чтобы было... А этот... Даже не притронулся ни к чему! "Э-э, брат! - подумал я. - Да у тебя гроб висит в душе! Что-то ты приехал к нам не с радостью..."

- Видишь! - воскликнул Берия, одевая снова пенсне и в упор разглядывая теперь Егорова. - Этот... Этот распознал... А тот, с большой головой, начальник его, не распознал!

Берия стал носиться по комнате и хвалить Егорова, на ходу постукивая его порой по крутому жирному плечу. Так надо относиться к пограничной службе! Бдительность, бдительность, бдительность! Насчет наглядной агитации... Смеемся. А была бы настоящая наглядная агитация о бдительности - не посмел бы комендант, который учился в академии, был пропущен через сито, улизнуть на сопредельную сторону! Сейчас бы мы сидели рядом и этот повар готовил бы котлеты из джейранины!

- Ты можешь подстрелить джейрана? - остановился Берия резко перед испуганным таким напором радости начальством.

- Мо-огу! - заверил Егоров.

- Видишь? - Берия опять обращался к двоим - Шмаринову и Железновскому. - Может! А тот лысый индюк не распознал! Он, уверен, не может убить и джейрана!

Потом Берия буквально вытолкал Егорова. И допрашивал уже замполита Семяко - длинного худющего лейтенанта с угреватым лицом. Кричал и ему о наглядной агитации. Не все сделано в этом плане! Не все проработано! И в первую очередь - виноват, значит, замполит! Имея такого многодетного начальника заставы, замполит обязан был тянуть лямку за двоих. Ежедневно надо было бы, как молитву, твердить о бдительности. Ни на минуту не упускать из виду этот вопрос...

Где-то в четыре часа был подписан Берией приказ (об этом мне сказал, придя вечером в редакцию, Железновский): разжаловать до рядового начальника заставы старшего лейтенанта Павликова, разжаловать до рядового лейтенанта Семяко. Дело их передать в военную прокуратуру. Вместе с Павликовым и Семяко под стражу были взяты еще семь человек: старшина заставы Вареник, сержанты Енгибаров, Король, Строев и Зиннатулаев, а также младший сержант Урузбаев и ефрейтор Самвелян. Все они служили на заставе по шесть лет срочной. Никто из них не имел дисциплинарных взысканий.

- Ты молодец! - Железновский развалился в редакторском кресле. Вовремя ты умеешь исчезать.

Я действительно сумел уйти вовремя и незаметно. Только они пошли на обед, я выскользнул из помещения, где производились допросы. Охрана придирчиво меня оглядывала, несмотря на то, что видели меня.

- Ладно, пусть топает, - сказал один из них, старший. - Он был там, с самим.

Я бы не сказал никому, тем более Железновскому, кого я увидел, выходя из ворот штаба. Это была та самая женщина. Та самая. Та самая, с которой я танцевал. Которую увел от Железновского. Я думаю: он мне этого не простил. Я думаю также: он тянется ко мне потому, что я победил его в поединке. Он привык к легким удачам. А тут натолкнулся на сопротивление. Поединок окончился не в его пользу. Я таких, кому проигрываю, не люблю. Но Железновский оказался добрее. Лучше меня.

Я наблюдал за ним. Он все качался в кресле редактора, рассказывал, что отобедал лишь чуточку, а потом занялся делами охраны. Я же должен понимать: все идет спонтанно, на быструю руку. Не дай Бог, что-то случится! Тогда действительно всем, всем... Тогда... Как этого большеголового чмура - к стенке!

- Почему ты так говоришь? Что, его уже - к стенке?!

Мне до боли стало жалко начальника заставы - это худенькое, бедненькое создание, невинно втесавшееся в разговор с начальством, стало уже жертвой? Но говорилось же только об отстранении от должности и разжаловании?

Я давно поднял голову от рукописи, которую должен был сдать в набор еще день тому назад: мой редактор совсем отключился, страх заполнил его душу.

- А я разве сказал, что к стенке? - заулыбался Железновский. - Тебе послышалось. Ты же отключен, читаешь.

- Послушай, все-таки ты серьезно говорил? - Я встал, подошел к нему. - Не мог же я ослышаться. Сперва ты сказал о разжаловании, а потом вдруг о стенке.

- А тебе это не все равно? - Он стал раскачиваться в кресле размашистее. - Чего ты так ерепенишься? Чего прыгаешь?

- Вы зачем меня брали? Почему?

- Людей не хватает, сударь. На безрыбьи и рак рыба. - Он издевался.

- Вот так, майор! "Давай дружить! У меня тут - никого-о!" А потом приходит и говорит: я пообедал, я отобедал... Лишь чуточку! А того-то чмура - к стенке!

- Чудак! Я знал, главное, что ты такой! Я и взял тебя - как летописца. - Железновский вдруг хихикнул. - Ну кто еще потом, по-отом расскажет человечеству, как меня, к примеру, забросило в этот вонючий край шакалов? Кто расскажет, кроме тебя, моему дорогому предку, как я, необузданный и чаще смиренный, живу сегодня, снова болтаю языком? И меня, бывшего подполковника, работающего на генеральской должности, допрашивает сопляк, который ко всему испортил мне однажды такой чудный танцевальный вечер? Он хочет знать о стенке! Но, мальчик, - держи и ты язык за зубами. Даже Шмаринов, который вроде любит тебя, не спасет от твоего языка и истерик! Даже он сморщился, наблюдая за тобой во время допросов. Ведь на твоей простецкой роже все было написано. Ах, как ты был против всего! Что-то появлялось у тебя и другое на роже! Может, мол, меня постеснялись не били? Заносит уже вас, мой друг!

- Ну говори еще, говори! Конечно, я - рожа! Я дергался, когда... Впрочем, я не знаю, как у вас бьют, не был у вас еще...