Все началось с нее - Светлана Алешина

— Все равно, — ответил Панаев.

Его сильная рука уже скользила по длинным точеным ножкам юной красавицы. Она поднималась все выше и выше, грубо ощупывая округлые бедра и маленькую грудь. И вот его пальцы коснулись африканских косичек, унизанных какими-то стекляшками. Они были жесткие на ощупь и неприятны для осязания. Наверное, это отразилось в его взгляде, и скромная девичья робость проскользнула в больших глазах розовощекой школьницы.

— Распусти волосы, — попросил Сергей.

Николь поправила выбившуюся прядь. Для неформалки она и впрямь была какой-то запуганной.

— У нас еще полно времени, — она отклонила его руку. — Попьем кофе.

— Нет, сначала распусти волосы.

Его голос, ставший вдруг властным, водопадом обрушился на нее. Ему даже показалось, что Николь уже пожалела о том, что пригласила случайного человека к себе. Она посмотрела на него как загнанный в ловушку зверек.

— Сначала волосы! — чуть не закричал Панаев.

— Тише, ты всех соседей разбудишь!

Но он уже не слышал ее и начал распутывать мерзкие косички сам.

— Нет, нет, не так! — Николь начала расстегивать какие-то заколки. И тут вдруг выяснилось, что это не ее волосы. Она сняла их с головы и расчесала, пропуская между пальцами. Он небрежным жестом взял в руки шиньон — на ощупь он грубый, как щетина.

— Ты разочарован? — спросила Николь.

— Нормально. По крайней мере, твои лучше — ты острижена под мальчишку.

— Тебе не нравятся такие, как я?

— Нравятся, — солгал он. — Вообще мне нравишься ты, такая, как есть.

— Такая… как есть? — повторила она и обвила его шею руками. — Но я не совсем, как есть.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я блондинка от природы, но мне нравится быть жгучей брюнеткой. Мадонне тоже не нравятся ее волосы, и каждую неделю она их красит в новый цвет.

— Плевать мне на Мадонну! Лучше скажи, какая ты на самом деле, — ведь блондинки бывают разные.

Она ничего не ответила. Только задрала комбинацию и приспустила трусики, демонстрируя бесцветный пучок на лобке и вполне школьную щелку.

— У меня такие же, — бесцеремонно заявила Николь, имея в виду цвет своих настоящих волос.

Она подошла к магнитофону и, нажав на клавишу, включила музыку.

— Это должно тебе понравиться. Шура — это нечто среднее для всех: рокеров, металлистов и гоблинов.

— Шура — так Шура, — поддакнул ей Панаев.

Он уже стягивал с нее комбинацию и раздевался сам. Выключил свет и, снова подняв ее на руки, понес в комнату. Из кухни доносилось похожее на мяуканье пение Шуры, а Николь тихо спросила:

— Ты всегда выключаешь свет?

— Всегда.

Панаев в упор посмотрел на Николь и накрыл своими руками ее руки. Она задрожала всем телом, когда почувствовала, как нежно, но вместе с тем настойчиво он стал ее ласкать. Сергей попытался поцеловать ее, но она резко отвернулась. Его открытый рот скользнул по ее щеке, нарумяненное личико находилось совсем близко с его грубым фэйсом, но в глазах ее уже не было той озорной веселости, исчезли искринки, те, которые были на дискотеке. И даже робость, казалось, покинула ее. В глазах отразилось что-то похожее на отчаянную решимость и животный ужас: он застыл где-то в глубине зрачков. Будто не мужчина ласкал ее, а какой-то монстр, привидение из ужастиков, Чикатило…

— Ты пошел бы с любой, которая бы согласилась, — бросила она упрек. — Подвернулась я.

— Ты не хочешь? — спросил Сергей.

— Все равно сам не уйдешь.

— Хватит!

Панаев оторвался от нее, но она вдруг, как-то хитро улыбнувшись, снова прильнула к его волосатой груди. Он понял это как сигнал к атаке.

Для нее это была игра, а не желание телесного контакта, как это бывает у взрослой женщины. Скорее всего она подражала старшим подругам, которые для нее представляли определенный авторитет и которые своими разговорами, вполне возможно, подталкивали ее к этому шагу. А Сергей подвернулся в удобный момент, когда девушка слегка подвыпила, — как знать, может быть, первый раз. В ее жизни, бедной и ограниченной, шикарная машина, дорогая одежда так называемого поклонника произвели своеобразный фурор в ее воображении. Возможно, пройдет много лет, и девочка, став женщиной и испытав все тяготы семейной жизни простого человека, когда разрываешься между плитой, постелью и работой, будет вспоминать этот вечер, который начинался как игра, а закончился вступлением во взрослую жизнь.

Сергей уже приступил непосредственно к делу, когда Николь вдруг истошно закричала:

— Нет, Сережа, нет, я не могу! Уходи!

Изнемогая от боли, Николь извивалась на кровати, но Панаев, словно не замечая этого, продолжал с какой-то тупой яростью делать свое дело. Он, на удивление, закончил быстро и тут же встал, вышел в ванную, сопровождая свой путь ругательствами.

Когда он вернулся, Николь лежала ничком, натянув на себя одеяло. Он сел рядом с ней, его толстые пальцы перебирали пряди ее коротко остриженных волос.

— Николь! — прижавшись к ней, он снова страстно зашептал: — Неужели ты так сильно напугана?

Она еще что-то говорила, а потом зарыдала, как ребенок. И было в этой детской капризности что-то непосредственное и чистое, что вряд ли он смог бы понять буквально, но принял душой. Он лег рядом с ней и прижал ее стриженую головку к своей груди.

— Все хорошо, — успокаивал он ее. — У тебя что — в первый раз? Я забыл… Тебе только четырнадцать лет. Извини.

Она уткнулась ему в грудь и робким голосом прошептала:

— Я совсем никуда не гожусь. Наверное, я несовременная. Кики говорит, что начала в двенадцать, а я так не могу…

— Эх ты! — пожурил он свою случайную любовницу. — Все еще будет, и муж, и дети. Только больше так не делай, как со мной.

Он встал, уже не помня, как оделся, и вышел на улицу. Эта ночь врезалась в его память навсегда. Сергей вспомнил о том, что в ранней юности он любил такую же точно девушку из одного с ним класса, но она пренебрегала им. И, встретив это юное создание на дискотеке, он как бы вспомнил прошлое и сторицей хотел окупить не реализованное тогда желание.

Лариса сидела, поджавшись в кресле, и внимательно слушала Панаева. Ей были интересны откровения этого грубого на вид человека, который многим казался черствым и циничным.

Она чувствовала, что ей необходимо, что называется, просканировать личность Панаева, попытаться прощупать его через прошлое, используя весьма распространенный психологический прием. Она находилась под впечатлением от общения с Толиком — он-то и научил ее всем этим штучкам. Лариса чувствовала, что все произошедшее в этой квартире несет в себе какой-то психологический, а может быть, даже психопатологический подтекст. Поэтому она старалась вести себя подобно тому, как вел себя с ней Толик. Она жалела о том, что Курочкина нет рядом. Возможно, он сейчас оказался бы очень полезен.

И хотя время явно поджимало — труп все еще находился в ванной — и было необходимо принимать какое-то решение, но Котова не собиралась отказываться от этого метода. Она уже вошла в раж.

А экстремальная атмосфера разборок вокруг и около убийства уже давно не вызывала смятения чувств у Ларисы — она имела большой опыт анализа подобных ситуаций.

— Так что тебе больше всего нравится в женском теле? — спросила Лариса.

— Для меня главное, чтобы лицо было симпатичное, все равно какое, — ответил Панаев. — Но особенно обращаю внимание на ноги. Не могу терпеть, когда у бабы, как у мужика, они волосатые. И еще хуже — если усы растут. А вот волосы на голове люблю… Мне нравится, чтобы волосы были длинные, шелковистые и, как бабы говорят, ухоженные. Чтобы женщина на женщину была похожа.

Вдруг Панаев нахмурился и настороженно посмотрел на Ларису.

— А почему ты меня об этом спрашиваешь?

Котова не успела ответить на этот вопрос, потому что в этот момент в комнату вошла грузная женщина лет шестидесяти, скромно одетая в черное платье с глухим воротником, будто пришла на похороны. Оглядев Ларису недобрым взглядом, она спросила:

— Ну, сынок, можно войти? Что тут у вас опять приключилось? Я едва вошла, как все на меня накинулись. И эта ненормальная Нонка что-то орет, а что сказать хочет — непонятно. Молодую из себя корчит — вся в колечках. Не девчонка вроде, а все туда же…

— Мама, ты только успокойся, — сказал Панаев. — Кстати, это Лариса, Лариса Викторовна. А это моя мать, Мария Ильинична.

— Что ты мне хочешь объяснить? Говори сразу, я не люблю вихляний из стороны в сторону, как твоя теща, — Мария Ильинична бросила на Ларису всего лишь один взгляд, не удостоив даже кивка. — Это что, твоя новая жена?

Мария Ильинична говорила о Ларисе так, будто та вовсе не присутствовала в комнате, и намеренно повернулась к ней спиной.

— Мама, сядь, я тебе все постараюсь объяснить… У меня в квартире произошло убийство, — сказал Панаев.