Хозяин кометы - Масахико Симада

С какой легкостью чувства тети Андзю уступают место друг другу, – подумала ты. Когда тебе грустно, тоска и уныние охватывают тебя целиком. А она могла сменить гнев на благодарность, перевести горе в шутку, превратить скуку в удовольствие. Ты смотрела на тетю Андзю взглядом, полным любви.

1.7

Наконец настал момент, когда ты должна была спросить самое важное: что совершил Каору Токива?

Андзю не сразу ответила на твой вопрос, она прислушивалась к мутному молчанию чайной комнаты. Ты последовала ее примеру и тоже стала прислушиваться к тишине, которую хранили стены.

– Что-нибудь слышно?

Ты ничего не слышала и отрицательно покачала головой.

– Здесь все рассказывает о Каору.

Андзю молча встала, вышла из чайной комнаты и остановилась у окна, из которого был виден соседний дом.

– Раньше на месте этого дома и дома напротив была наша земля. Я не вижу, что там построили, и это хорошо.

Она поманила тебя рукой и показала тебе гостиную, чем-то напоминающую гарем: на полу лежал трехметровый квадратный гобелен, небрежно набросаны большие подушки. Андзю указала на рояль, стоявший в комнате:

– Умеешь играть?

– Немного, – ответила ты.

– Когда-нибудь сыграешь мне, – сказала тетя Андзю и продолжила показывать тебе дом.

На первом этаже кроме столовой, гостиной и чайной комнаты находились студия и библиотека. Студию здесь устроил «художник по выходным» – потомственный хозяин дома, отец Андзю, в ней еще оставался слабый запах скипидара. Тридцать холстов разных размеров стояли повернутые лицом к стене. В библиотеке покоилось огромное количество блеклых томов, которые никто не читал, и зачем-то стоял бильярдный стол, покрытый чехлом из грубой ткани. Из маленьких окон струился скудный свет, так что библиотека напоминала катакомбы.

В подвале располагалась кладовая и винный погреб. Сначала здесь хотели устроить ядерное бомбоубежище, но бабушка Андзю так сильно воспротивилась, что эту идею оставили.

– Бабушка сказала: «В этой крошечной комнатушке все равно никого не спрячешь. Да и что хорошего, если только мы одни и выживем. Все равно захочется умереть от ужасов увиденного». Все признали, что бабушка права, и так появились кладовая и винный погреб.

В кладовую были убраны картины-свитки, чайная утварь, игрушки пятидесятилетней давности, свыше сотни пар обуви. В винном погребе хранились тридцать с лишним покрытых пылью бутылок вина и две бутыли выдержанной окинавской водки.

– Это вино лежит здесь уже лет десять. «Романе-Конти», если я не ошибаюсь. Я хочу открыть все бутылки, когда Каору вернется. А пока давай откроем одну в честь твоего приезда.

Она вытащила бутылку и передала ее Реджине со словами:

– Дай вину подышать немного.

Тетя Андзю свободно ходила по дому, лишь иногда она касалась рукой стен и отсчитывала шаги. Она говорила, что в каждой комнате есть свой особенный запах и особое ощущение окружающего пространства. Но ты не могла уловить этих отличий. Андзю провела в этом доме больше пятидесяти лет, и для нее каждая из комнат стала частью ее самой.

На втором этаже жили члены семьи. Тетя Андзю спала в комнате, которая раньше принадлежала ее матери. В глубине в большом встроенном шкафу рядами висела одежда тети и ее матери – прямо целый отдел в магазине. Большая часть платьев и костюмов оставалась в целлофановых пакетах, не распакованных после химчистки. Было трудно и предположить, что когда-нибудь придет их черед быть надетыми.

Комната, наполненная ароматами сухих цветов, казалась пустынной. Плюшевый мишка на кровати выглядел тоскливо.

В тетиной комнате была еще одна дверь, которая вела в другую комнату. Когда-то там была спальня отца. Супруги спали в разных комнатах, но всегда могли зайти друг к другу.

Кабинет отца располагался отдельно. В конце длинного коридора находились комнаты детей – за ними можно было незаметно присматривать. В бывшей комнате тети Андзю теперь жила Реджина. Комнаты Мамору и Каору сохранялись подобно музейной диораме: их столы, кровати, магнитофоны, телевизоры, картины, фотографии и даже чучело кошки – все было «выставлено» без изменений. Только смотреть на это было некому.

Тебя пригласили в комнату Каору. На первый взгляд в ней не было ничего особенного. Ни стены, о которые он облокачивался, ни кровать, на которой он видел сны, ни стол, за которым он мечтал, не говорили тебе ровным счетом ни о чем. Это была скучная комната чужого человека. Если бы тебе сказали: здесь жил Хироси Судзуки, один из ста тысяч хироси судзуки, которые проживают в Японии, ты бы бросила: «Да?» – и прошла мимо. Единственное, что беспокоило тебя, – это большое треснувшее зеркало, в котором отражалась комната – то, что было справа, оказывалось слева, и наоборот. Ты встала перед зеркалом – в него долгое время никто не смотрелся. Зеркало, в котором когда-то отражался Каору, теперь немного искаженно отражало твое лицо, лицо его дочери. Интересно, с этой трещиной тоже связана какая-то история?

В углу зеркала ты заметила улыбающееся лицо девушки. И, оглянувшись, увидела на столе фотографию в рамке размером с ладонь. Из деревянного обрамления на тебя смотрела девушка, она улыбалась, словно кто-то приятно удивил ее. Это была не тетя Андзю. Знакомое лицо, будто где-то видела, но не вспомнить где.

– Тетушка Андзю, ну хоть одним словом ответьте на мой вопрос. Так что же…

– Опять, – перебив тебя, пробормотала Андзю. – Хочешь знать? Впрочем, это неудивительно. Если сказать одним словом, опустив все подробности, Каору…

1.8

…полюбил.

Тетя Андзю сказала именно так. Любви безразлично, день ли, ночь ли, везде – на городских улицах, на взморье, в полутемной маленькой комнате – она подобна не знающим устали постоянным приливам и отливам. Что же это за любовь такая, от которой становишься «грязной свиньей» и должен «заткнуться навсегда»? Ты не могла себе и представить ничего подобного. Любил, пожалуй, и не один раз. Да и ты сама появилась как результат любви Каору-сан и твоей мамы. Эта любовь тоже, наверное, была греховной. Раз уж мама называла его негодником, то, скорее всего, у него была и другая женщина, которую он любил. Но ты верила, что Каору-сан и твоя мама, открывая друг другу одинокие сердца, были искренни в своей любви. Если бы он, повинуясь какому-то порыву, вступил с твоей мамой в связь просто по воле обстоятельств, то твое появление на свет можно было бы считать неудачной шуткой.

Наверняка тетушка Андзю расскажет тебе сейчас историю путешествий казановы. Казанову ненавидят как женщины, так и мужчины. Соперники, сжигаемые пламенем ревности, и брошенные женщины хотели бы стереть Каору-сан с лица земли. Неужели анонимным сообщникам удался этот заговор?

Но тетя Андзю сказала абсолютно противоположное тому, что ты себе представляла.

– Каору полюбил одну женщину сильнее жизни. Любовь эта закончилась ничем, но для Каору она все еще продолжается. Десять лет назад он даже проговорился мне, – тетя Андзю сказала, подражая голосу Каору – «Андзю, я не могу отказаться от нее. Пока моя любовь будет оставаться без взаимности, я не умру, даже если меня убьют».

Не маме были адресованы эти слова, хотя любовь к маме была взаимной – на свет появилась ты. Да и сама мама говорила: лишь бы Каору-сан вернулся живым.

Ты опять посмотрела на стол Каору. В рамке из красного дерева – фотография улыбающейся девушки, она как будто радовалась встрече с добрым знакомым. Но почему-то казалось, что ее уже нет в живых.

– Это ее не мог забыть Каору-сан?

– Да. Этот снимок был сделан в то время, когда они обратили внимание друг на друга. Было это тридцать шесть или тридцать семь лет тому назад. Они знали друг друга с детства и впервые встретились лет сорок назад.

Значит, семена этой фатальной любви были посеяны задолго до того, как в американском захолустном городке Каору-сан встретил маму. Ты по-новому посмотрела на улыбающуюся девушку. Она выглядела гораздо моложе тебя, было ей лет пятнадцать или шестнадцать. Куда смотрели ее широко открытые глаза? Она была полна невинной радости, но в глазах читалось одиночество. Похоже, она пыталась разгадать, какие чувства отражаются на лице ее визави, и вместе с тем, охваченная внезапной радостью, прислушивалась к себе. В ее взгляде, возможно, есть сила, которая ободряет, делает счастливым и не дает скучать, – подумала ты. Наверняка Каору-сан все бы отдал за ее улыбку. Почему-то тебя тоже завораживало ее лицо – она будто разгадала что-то важное, – и ты зачарованно смотрела на портрет.

Тридцать шесть или тридцать семь лет тому назад в этом городе мальчик встретился с девочкой. И сегодня где-нибудь на улице или в школе, на берегу реки, в парке или в кафе мальчики встречаются с девочками. Если это преступление, то на какой ужасно преступной планете мы живем.

В то время ее звали Фудзико Асакава. Хорошо воспитанная, умненькая; когда она была рядом, на душе становилось тепло и радостно. Если бы Фудзико и Каору оставались просто друзьями детства, то они смогли бы сохранить приятные воспоминания детских лет, которые есть у каждого. Но, выйдя за рамки детской дружбы, они захотели более тесной духовной и физической близости. Если бы они смогли усыпить любовь, пока Фудзико носила фамилию Асакава, у Каору, наверное, сложилась бы совсем другая, яркая и блестящая жизнь.