Лекции по истории средних веков - Василий Григорьевич Васильевский

то же время серьезное предостережение горячего патриота, обращение к погибающим, летящим вниз головой в бездонную пропасть порока римлянам.

В 17, 18 и 19 главах Тацит с особенной похвалой останавливается на добрых нравах германцев, крепости и святости у них семейных уз. «Никто там не смеется над пороком, – говорит Тацит, – и соблазнить и быть соблазненным не считается там светскостью». В той же главе он говорит, что «германские женщины живут оберегаемые своими добродетелями, без зрелищ, которые бы развращали их, без пиров, возбуждающих чувственность».[17]

Очевидно, что когда он говорит таким образом, нельзя не подумать, что перед ним рисуется противоположная описываемой чистоте картина упадка нравов римлян и бессилия различных законодательных мер, которыми во время республики и в первый век империи так тщетно старались остановить зло. В сущности, если мы примем в расчет устройство германских народов или, вернее, поселений и первобытный строй их общественной жизни, то окажется весьма естественным, что германские женщины не были склонны к зрелищам и пирам уже потому, что не знали их совсем и описать это так Тацит мог только с намерением показать противоположность между нравами германскими и римскими. «Из всех варваров, – замечает еще Тацит, – одни только германцы не имеют обычая многоженства, за исключением только очень немногих, которые не вследствие грубой чувственности, а вследствие благородства имеют несколько жен».[18] «Имея одно тело и одну жизнь, – говорит он в другом месте, – женщины точно так же должны иметь одного только мужа и любить в нем супружество гораздо больше, чем супруга».[19] И в этой черте германского народа, вызывающей такую похвалу Тацита, должны мы видеть открытый намек на легкость разводов, на распущенность нравов римлян. Мы можем найти много мест и у других римских писателей того времени, у Ювенала, Горация и даже Овидия, которые могут служить комментариями к только что приведенным выдержкам из Тацита.

Подобных мест, очевидно представляющих сатиру на римские нравы, много можно выписать из Тацита: «plusque ibi boni mores valent, quam alibi bonae leges, – говорит он в 19-й главе, – numerum liberorum finire aut quemquam ex agnatis necare flagitium habetur». Это ясный намек на безнравственный, возмутительный, укоренившийся среди римских женщин обычай вытравления плода, который, естественно, и в голову не мог прийти германцам. Такого же рода те места, где Тацит восхваляет германцев за то, что они не убивают детей, а дети и родственники наследуют имущество без всякого духовного завещания. Понятно, что не мог иметь места у них обычай умерщвления новорожденных, довольно распространенный в древности, отвратительный обычай, против которого восставало и законодательство, и потом христианство. А завещаний у них быть не могло уже потому, что письменность была там мало распространена. Но это последнее замечание получает значение, если мы обратим внимание на дальнейшие слова «пес ulla orbitatis pretia» – холостяки не имели в Германии никакой цены (Germ., 20), тогда как в Риме бездетные старики считались лакомым кусочком, их окружала всегда целая толпа льстецов, прихлебателей, паразитов, которые как манны небесной ждали для себя какой-нибудь крошки в их духовном завещании. Это явление часто осмеивали римские сатирики (см.: Гор. Sat. II. 5; Sat. II. 3).

Конечно, не без намерения автор «Германии» выводит в своей книге такие разительные контрасты. Очевидно, что, описывая у народов, подлежащих его наблюдению, вышеназванные хорошие черты, он необходимо должен был обращаться взором назад, к своему отечеству, и с прискорбием видеть там обычаи и нравы, далеко уступающие по чистоте и нравам варварам. Таким образом, мы должны признать несомненное существование обличительного сатирического элемента в «Германии», но, тем не менее, мы не должны рассматривать это сочинение как исключительно сатирическое. Цель Тацита была не только назидательная, он имел в виду не только представить картину римского общества, только переодетого, травестированного, как говорят некоторые ученые, но задался также целью описать точно и правильно быт германцев и с этой точки зрения сочинение его имеет научное значение: этнографическому и географическому описанию Германии, очень обстоятельному и подробному, посвящена вся вторая половина его сочинения (девятнадцать последних глав). С большой достоверностью можно предположить, что Тацит имел намерение совершенно объективно представить картину германского быта, но, будучи вместе с тем проникнут чувством глубокого патриотизма, он не мог равнодушно отнестись к пороку и упадку современного ему общества, и невольно иногда тон его описания звучит горькой иронией и искренней скорбью.

Наконец, есть еще ученые, которые держатся третьего, несколько отличного от второго, мнения о содержании и значении «Германии». Они говорят, что это сочинение не что иное, как романтическая утопия, риторическое описание, сентиментальная картина идеального, несуществующего общества – первобытного и неиспорченного, с простыми обычаями и добродетелями в противоположность римскому упадку нравов. В германцах Тацита мы не должны видеть будто бы именно германцев, но варваров вообще, которых не коснулась еще «растлевающая рука цивилизации» и которых Тацит выставлял как идеальный народ, а быт их – как идеальный быт. Таким образом, Тациту приписывается тенденция очень распространенная между романтическими писателями XVIII и XIX веков, например у Руссо и Жорж Санд: как Тацит выставлял в розовом свете германцев, которые, несмотря на некоторую суровость и дикость, энергией, прямотой ума, простотой сердца стоят гораздо выше римлян, так эти последние выставляли краснокожих индейцев как идеал нравственного совершенства. Согласно этому взгляду мы не должны считать действительными и реальными отдельные черты, очевидно назначенные для более резкого показа контраста во всей картине. Взгляд этот, в общем, односторонен, хотя действительно нужно заметить, что не только Тацит, но и другие римские писатели были проникнуты убеждением, что золотой век лежит далеко позади, в глубокой древности, в отдаленных младенческих годах народной жизни, и сообразно этим взглядам выставляли первобытные племена и варварский быт за образец для печального настоящего. Выражение такого взгляда мы также встречаем и в одном отрывке из «Анналов». Первобытные люди, говорит там Тацит, еще свободные от беспорядочных страстей, вели жизнь чистую, невинную, не имевшую нужды в принуждении и наказании; награды также не были им необходимы, так как они были добродетельны, сами того не сознавая; и так как они ничего не делали против обычая, то ничто не запрещалось им под страхом наказания. Но после того, как равенство исчезло, вместо уверенности и честности воцарились властолюбие и сила, образовались монархии. Точно так же, в тех же выражениях последней главы «Германии», которыми заключается описание бедного и грязного быта феннов, Тацит говорит об их грубой жизни, недостаточном земледелии, полной беспечности относительно будущего, равнодушия к лишениям всякого рода, даже к недостатку в пище и одежде