Шлак 2.0 (СИ) - Велесов Олег

Дважды в неделю послушники отправлялись за крапивницей. Уходили с утра, возвращались в сумерках с мешками забитыми листьями, измотанные и злые. Меня к работам не привлекали. Примас велел Андресу готовить посвящение, и мы целыми днями занимались рукопашным и ножевым боем. Это вызывало ропот моих собратьев по келье, но открыто никто не выступал, только косились и шептались. За оспаривание решения примаса могло последовать серьёзное наказание. Одного из ослушников однажды подвесили вниз головой возле кельи старика, и каждый миссионер счёл своим долгом подойти и плюнуть в него.

В прошлом я никогда не отличался страстью к физическим нагрузкам. В детстве занимался лыжами, потом хоккеем. В юности, чтобы нравится девочкам, тягал железо, нарастил кое-какую массу на руках и кубики на прессе. Но всё это напускное; кубики уже давно заросли жиром, и теперь Андрес сгонял с меня этот жир. Я бегал, плавал, боксировал, боролся. Для отработки приёмов Андрес привлекал послушников, заставляя меня разбрасывать их по пляжу. Разница в возрасте сказывалась, разумеется, в мою пользу; я ощущал, что день ото дня становлюсь сильнее, быстрее, даже Андрес удивлённо поджимал губы. Когда дело доходило до ножей, чаще всего мы использовали деревянные заготовки, и лишь при отработке ударов на чучеле брали боевые.

— Удар должен быть коротким и смертельным, — говорил приор. — Часто бывает так, что на второй удар попросту не остаётся времени.

Он показывал основные точки, артерии, сухожилия, поражая которые можно обездвижить противника или убить. Не скажу, что мне это нравилось, особенно на первых порах, но постепенно я втянулся и начал чувствовать интерес. Единственное, что мешало, острая тоска по семье. Вечерами, укладываясь спать в своём углу в келье, я вспоминал лицо Данары, цепкие пальчики Киры. Страх за их судьбу сжимал сердце.

Кормить стали лучше. Теперь мне давали по два листа крапивницы и горсть кедровых орехов — еда, от которой желудку становилось невесело. Уже через неделю я не хотел на неё смотреть, но другого всё равно не было, и если бы сейчас мне предложили кусок мяса, я бы не стал выяснять его происхождение. Хочешь, не хочешь, а научишься жрать и тварей, и гусениц, и змей.

На змей мы ходили охотиться в пустошь. Андрес демонстрируя то ли смелость, то ли глупость дразнил змею, и когда та набрасывалась, резким ударом срубал ей голову. Потом сдирал кожу и, соорудив из стланика костерок, обжаривал на углях. После сплошной крапивницы это казалось сказочным яством. Соли бы ещё немного. Но змеи попадались редко, за долгие годы существования миссии их ряды в этих краях успели здорово проредить. Я видел послушников, выходивших за стены в пустошь и бродивших меж каменных нагромождений в тухлой надежде раздобыть к ужину что-нибудь ползуче-шипящее, но чаще всего им приходилось возвращаться голодными.

Во время очередного выхода Андрес сделал неопределённый жест в сторону горизонта и сказал:

— Иди.

— Куда?

— Куда хочешь.

Я хотел в Загон, но в словах Андреса чувствовался подвох. Он проверял меня или хотел в чём-то убедиться. Несколько минут я молча разглядывал стланик под ногами, как богатырь на распутье, только здесь куда не поверни, всюду смерть. В южном направлении тянулась каменистая пустыня без капли воды, между собой миссионеры называли её Кедровая пустошь. Безжизненное и безграничное пространство. На востоке и юго-востоке находились пограничные селения Османской конгломерации и бесконечные поля крапивницы. Со слов Андреса отношения между миссионерами и османами были более чем натянутые. В лучшем случае там меня могла ждать смерть, в худшем — конвейер, то бишь столб в понимании миссионеров.

С севера сплошные горы. Брат Гудвин однажды обмолвился, что перейти их ещё никто не смог, а кто пытался — не вернулись, так что тоже не вариант. А если направиться в Загон, боюсь, миссионеры меня не поймут. За одну только попытку сбежать поставят к столбу и сунут к носу венчик крапивницы.

В общем, куда ни пойдёшь, везде либо смерть, либо трансформация. Так чего Андрес хочет услышать от меня? Что миссия — центр местной вселенной, и лучше её ничего нет в целом мире?

— Некуда мне идти. Мой дом здесь.

Андрес промолчал, как будто ни о чём и не спрашивал, стал показывать, как вырваться из удушающего захвата, но было заметно, что ответ ему понравился.

Вернувшись в миссию, я до темноты плескался в озере. В самом глубоком месте уровень воды едва доходил до подбородка. Дно песчаное, вода прозрачная, чистая, но безвкусная. И ни рыбы, ни растений, похоже, ультрапресная. Говорят, такая обладает хорошими целебными свойствами. От постоянных тренировок моё тело покрылось синяками и ссадинами, и вода приносила облегчение.

Я доплыл до противоположного берега, взобрался на камень и растянулся на нём. Закрыл глаза. Андрес неплохо погонял меня сегодня, мышцы болели и требовали рук профессионального массажиста. Или массажистки. Кирюшка любила топать по мне ножками. Я ложился на диван, она взбиралась на поясницу и, придерживаясь одной ручонкой за спинку…

— А ты крепкий.

— И из себя ничего. Приятненький.

Голоса доносились с воды. Девичьи голоса. Я подхватился. Метрах в пяти от камня выглядывали из озера две мокрых головки. Волосы связаны сзади в пучок, как и положено послушницам, в глазах вызов, губы растянуты в улыбке. Эти девчонки жили в келье рядом с примасом и в общих работах никогда не участвовали.

— Смотри, Малка, и инструментик у него не самый маленький. Хочешь потрогать? Я бы потрогала.

Девчонки захихикали, а до меня только сейчас дошло, что я голый. Сумерки наложили на тело тени, но до конца скрыть не могли. Щёки залило краской, и я поспешно скользнул в воду. Слава богу, глубина позволила спрятать то, что эта мелкая наглость назвала инструментом.

— Что вы тут делаете одни? — попытался я напустить на себя строгость. — Марш в келью!

— Мы не одни, нас двое. И даже трое, — продолжила словесное наступление наглая послушница. Подружка не отставала.

— А ещё здесь темно, с пляжа не увидят. Так что тоже можешь потрогать нас.

Они замерли на расстоянии вытянутой руки. Я видел, как приподнимаются при дыхании упругие груди. Дотянуться и дотронуться. Сдавить, прижать к себе…

Я ушёл под воду с головой, и чтобы остудить мысли, сделал несколько мощных гребков, вынырнув позади отвязных послушниц. Они снова засмеялись и, как сирены, стали звать меня: Дон, Дон. Может быть, я и вернулся, и всё было бы здорово…

Но у меня только одна женщина — Данара — и других не будет.

Я выбрался на пляж, подобрал одежду. У кромки воды сидел на корточках Андрес, вертел в пальцах нож.

— Это Белая и Малка, — не глядя на меня, сказал он. — Они из гарема примаса. Если бы ты притронулся к ним, то уже утром стоял у столба.

— Примас специально подослал их ко мне?

— Здесь ничего не делается просто так. В твоём случае, это часть посвящения.

— Видимо, уже вторая часть. Первая была днём, когда ты предлагал мне свалить, так?

Андрес поднялся.

— Завтра будет третья. Готовься.

— А сколько их всего?

— Сколько скажет примас.

Андрес ушёл, а я направился к келье. Завтра будет третья часть посвящения, но точно не последняя, потому что в последней я должен убить тварь.

Утром вся миссия по обыкновению собралась у столбов на молитву. Я не столько вслушивался в слова, сколько смотрел на прикованных мутантов. Женщина уже превратилась в натуральную тварь, и её давно следовало пустить на сушку и корм, а вот мои сотоварищи-ремонтники только-только подходили к завершающему этапу. Тот, что был старше, превращался в язычника. Он ещё не чувствовал своей силы, и большую часть времени сидел, прижавшись спиной к столбу. Молодой становился подражателем.

До сих пор мне не доводилось сталкиваться с этим видом. Рыжик описывал его как что-то дряблое и малоподвижное. Собственно, так оно и было. Молодой, пока проходил трансформацию, метался и орал от боли, особенно ночами. Но вот уже третьи сутки молчал, только если подойти к нему и заговорить, начинал изрыгать из себя потоки оборванных фраз. Иногда я узнавал строчки из песен. Он мог пропеть два или три куплета, соблюдая мотив и темп, а потом принимался говорить, и говорил, говорил, говорил, шептал что-то под нос. В конце резко замолкал и смотрел на меня. Голова круглая, узкий лоб, узкие глазки, выступающая вперёд массивная челюсть. Зубы мелкие, острые, кожа бледная, почти синюшная, да и весь вид как у утопленника. Ничего человеческого не осталось. На пальцах тонкие кривые когти сантиметров пять длиной. Он всё время рыхлил ими землю, словно оттачивал.