Мертвые незнакомцы - Итан Блэк

– Моя семья? – спрашивает Чарли.

– Уже сделано, – отвечает человек с поврежденным локтем.

Из пластикового пакета Чарли вытаскивает совершенно новую, завернутую в целлофан зеленую атласную пижаму. Начинает переодеваться.

– Хм! Замечательно, – усмехается он, надев пижамные штаны. – Знаешь, я всегда смеялся над людьми, которые носят пижамы.

Он аккуратно кладет на стул сложенную рубашку. Потом брюки. Все его движения отдают рутиной: так муж, женатый много лет, собирается забраться под одеяло на своей стороне двуспальной кровати и взять журнал «Пипл» или пульт от телевизора или просто, устав после трудного дня, протянуть руку и выключить прикроватную лампу.

Человек с поврежденным локтем надевает светло-коричневую шерстяную куртку с капюшоном. Возле двери он поворачивается и смотрит, как худой мужчина надевает новенькую пижамную куртку, потом ложится под одеяло рядом с Мичумом.

– Чарли, мне жаль, что до этого дошло. – Бросает взгляд на неподвижное тело на кровати: – Мичум, ты меня разочаровал. – И более ни слова.

Глава 2

Мичум Лоренс Киф, девяти лет от роду, неуверенно переминается в дверях спальни. Утром хоронили родителей Воорта. Первый в жизни Мичума траур, первая смерть близких людей. На нем новенький темный костюм-тройка, отглаженная белая сорочка фирмы «Ван Хьюзен» и черный пристегивающийся галстук, как у владельца похоронного бюро. Конрад Воорт лежит на узкой кровати, уставившись в потолок, и едва сознает, что друг рядом.

– Мне очень жаль твоих родителей, – бормочет Мичум.

– Мне все время кажется, – говорит Воорт, и от этого жутко безжизненного голоса Мичума бросает в дрожь, – что они сейчас войдут. Или что я проснусь – а они будут внизу.

Внизу слышны голоса взрослых, занимающихся делами, которыми взрослые люди обычно занимаются, когда кто-то умирает. На улице июль, и город ухитряется как-то продолжать жить, несмотря на отсутствие родителей Воорта. Трагическое известие мальчику сообщили, когда он играл в софтбол в Центральном парке. Он просто стоял на дальнем конце поля, когда пришел один из дядей и сказал, что частный самолет, на котором родители летели на мероприятие по сбору средств для – ирония судьбы – семей умерших полицейских, разбился возле Олбани.

И теперь десятки Воортов слетелись в городской дом со всего большого Нью-Йорка. Время от времени кто-нибудь поднимался наверх, чтобы попытаться успокоить мальчика, – когда самим удавалось справиться со слезами.

– Хочешь, пойдем в парк? – предлагает Мичум, не зная, что сказать, боясь навредить, желая помочь.

– Нет.

Мичум делает шаг в комнату.

– А хочешь, м-м, погулять?

– Нет.

– А поиграть в шашки?

– Нет.

Воорт отворачивается, но чувствует, что друг подходит ближе. Скрипит стул – видимо, Мичум сел. Через приоткрытое окно с Тринадцатой улицы доносится обычный шум: грузовики, такси, мотоциклы курьеров… Город занят обычными делами. Кажется невероятным, что мир по-прежнему живет, как жил.

Боль скручивает живот. Несколько минут назад последняя посетительница (одна из тетушек) посоветовала Конраду «попытаться уснуть». Воорт вдруг постигает, что взрослые внизу – работающие в полиции дяди и кузены, комиссар и даже мэр, которые до вчерашнего дня казались такими могущественными, – по-человечески слабы. Они могут обеспечить лишь ограниченную защиту от опасности. Защитить от боли они не могут.

По крайней мере Мичум все тот же худенький мальчик, что и вчера. У Мичума нет положения, которое он мог бы потерять в глазах Воорта. Они равны, поэтому друг не разочаровал его.

Но разговор – это совсем иное дело. Обычно, когда Мичум приходит сюда или Воорт приходит к Мичуму, рано или поздно они достают альбомы с фотографиями.

– Наша семья служит в армии с Гражданской войны, – хвастается Мичум, показывая потускневший черно-белый снимок работы самого Мэтью Брейди:[3] полковник Роберт Л. Мичум верхом на коне у Виксберга, где он погиб под огнем конфедератов во время знаменитого сражения 1863 года.

– Ну-у, наша семья служила копами гораздо дольше.

– В армии опаснее.

– Ха! Армейским не приходится воевать годами без перерыва, может быть, даже все время, пока они в армии. А полицейские выходят на улицы каждый день.

Мальчики. Спорят.

И теперь, в спальне, измученный Воорт закрывает глаза – кажется, всего на минуту, но снова он открывает их уже посреди ночи. В окно светит полная, желтая луна, и в прямоугольнике света, на турецком ковре, Конрад видит Мичума: все в том же костюмчике друг спит на полу возле кровати, как собачонка, и только сверху на него наброшено тонкое одеяльце.

Родители Мичума, пришедшие, чтобы забрать сына домой, обнаружили, что мальчики уснули. Они укрыли обоих и оставили вдвоем.

Двадцать один год спустя это воспоминание по-прежнему стоит перед глазами: Мичум в помятом пиджачке – неспособный помочь и не желающий уходить. Для Воорта это остается символом детской дружбы: молчаливое предложение товарищества даже, против безмерно превосходящей силы смерти.

«Господи, защити Мичума. Пусть у Мичума все будет хорошо. Помоги мне помочь ему, что бы это ни было. И пусть Мэтту станет лучше. Спаси его».

Воорт останавливает «ягуар» перед решетчатыми воротами, отмечающими владения Микки. Воорт и Микки – два самых богатых копа в Нью-Йорке. По усыпанной белой галькой подъездной дорожке, извивающейся между карликовых вечнозеленых растений и плакучих ив, в сторону ворот ползут яркие огни фар. Листва наполовину скрывает дом в стиле ранчо на укрепленном валунами берегу пролива Лонг-Айленд.

Ворота открываются раньше, чем Воорт успевает позвать Микки по переговорному устройству, и выезжает белый «шевроле-лумина». Останавливается, дверца со стороны водителя открывается. При виде водителя сердце Воорта начинает колотиться, а во рту появляется кислый привкус.

– И сколько рекордов скорости ты сегодня побил? – спрашивает белокурая женщина.

Камилла никогда не переставала волновать его физически. Они встречались, потом она оставила его, но вернулась, однако Воорт отказался с ней помириться… Высокая и стройная, как модель, с длинными волосами, рассыпавшимися по плечам замшевой куртки на молнии, подчеркивающими небесную голубизну кашемирового шарфа. Сапоги на плоской подошве, однако она всегда выглядит приподнявшейся, словно на цыпочках или на высоких каблуках.

– Я не гонюсь за рекордами, Камилла. Просто все остальные ездят медленно.

– Это потому, что полиция штрафует их, а тебя пропускает.

Воорт различает в полутьме салона «лумины» силуэт на пассажирском сиденье, возможно, мужчину – их всегда к ней влекло. Тут Камилла чуть поворачивается, загородив яркий свет фар, и он с некоторым удивлением понимает, что это девочка-подросток, уменьшенная версия Камиллы. Девочка с «конским хвостом», лет, пожалуй, тринадцати, в чуть великоватой спортивной куртке, пристально смотрит на него, наклонившись над приборной доской, и явно старается ничего не упустить.

– Знакомься, Воорт. Это Таня. Моя сестренка. Приехала из Москвы года два назад и живет с отцом на Брайтон-Бич. Таня, выйди и познакомься со знаменитым мистером Конрадом Воортом.

Девочка выходит из машины.

– Очень приятно, – говорит Воорт.

– Вы спасли ей жизнь, – выдыхает девочка. В голосе слышен сильный акцент, но английским она владеет великолепно. Ведет себя совсем по-детски – с напряженным вниманием, словно тянется вперед на носочках теннисных туфель, чуть удивленный взгляд широко раскрытых голубых глаз устремлен на что-то ужасно для нее важное. Разговор Воорта с Камиллой для девочки – не просто пустая болтовня. Это какой-то ключ к загадочно разочаровывающему миру взрослых.

– Как рана?

Два месяца назад Камилла лежала в холле многоквартирного дома в Трайбеке,[4] по блузке и джинсам расползалось красное пятно. Рядом лежало тело еще одной женщины. Воорт вспоминает быстро приближающийся вой сирен.

– Болит, только когда не сплю, – в ее словах, как обычно, проскальзывает некая двусмысленность. – Может быть, антибиотики и немодны, Воорт, но это великая вещь.

Когда-то эти двое не могли разнять рук. Однако после того, что произошло два месяца назад, им трудно проявлять даже нормальную вежливость.

– Вы красивее, чем на фотографиях в газетах, – тонким голосом говорит Таня и улыбается; года через два-три эта улыбка будет сводить с ума мальчишек.

Воорт не может удержаться и бросает взгляд на Камиллу, туда, где, как он знает по некогда сладостному опыту, находится ее твердый, плоский живот.

«Я мог бы быть отцом».

Но говорит только:

– Не знал, что вы с Микки остались друзьями.

– Шутишь? Я ему никогда не нравилась. Но с Сил мы сблизились. – Это о жене Микки. – Все время болтаем. Мы с Таней приезжали обедать.