Пощечина общественному вкусу - Владимир Маяковский

Уж не исполняется ли древнее пророчество: «Мор омертвит, падая, склоны гор, когда поцелуи восстанут на мечи, противоборствуя»?

Горе! Тогда темная участь предстоит нам, скитальцам, верным своему вождю и в изгнании. И тогда о своей участи мы давно уже читали в детских сказках. Сколько встреч, сколько чудесного!

Но они вбегают на площадку святилища. Следует и нам поспешать туда.

(Площадка перед изваянием Чумнобога под сенью, усыпанной черными камнями, стоящего держа руку на железном посохе. Черные губы блестят, помазанные свежей кровью.)

Пробегающие жрецы, окружающие вереницей в белых одеждах своего бога: «Прочь, безумная чернь!»

Главный жрец. Назад, смертный!

Девий-бог. Здесь нет смертного.

Жрецы. Увы, сблизилось то, что мы ожидали. Пора нам удивляться себе. Так как никому не известно более будущее, чем нам, но и мы остаемся верны року, и не вам, земные девушки, а богу Чумноусту достоит наш последний поцелуй. Мы совершаем древле обещанное и возвещанное. И не удивляйтесь нам, так как мы тоже заимствуем свои силы не у людей. Мы хотим быть достойными наших богов.

(Жрецы в белых одеждах быстро пробегают мимо бога и, целуя его в губы, скатываются вниз по ступеням мертвые.)

Девий-бог. Делайте свое последнее земное дело так, чтобы мы, наблюдая вас, могли удивляться вам и рассказывать о вас в песнях. Мы, не умирающие смотрим на вас, умирающих.

Знайте об этом.

Девы. Ах, опять среди нас воительница, сдерживающая до нужного времени неутолимых гончих. Видно, мы перед страшным.

Девий-бог. Да, мы перед величественным и накануне страшного.

Главный жрец. О, живые еще воины Чумноуста. Устремитесь в последний раз с отравленными устами на пришельцев, кто бы они ни были.

Девы. Что нам делать! Можем ли мы поднять мечи на старцев, устремившихся на нас с поцелуями.

О, какой ужасный рок сделал нас участниками в войне поцелуев и железа! Нет, уроним железо и, закрыв лицо руками, отдадимся неизбежному. (Делают это.)

Присутствующие. Уже умолк главный жрец, уже прозвучали закрывшие лицо руками, а жрецы все еще продолжают свой страшный бег мимо лобзающего кумира, и вот уже последний из них низвергся, скатываясь, с красными глазами, белой бородой, по ступеням храма. И все тихо. Одни стоят с завернутой в плащ головой или же с заслоненными от ужаса глазами, другой, с дерзко протянутой рукой, устремляется к кумиру, и тот падает, шатаясь, в бездну, и бородатый еврей с мешком змей, растерявшись, остается на месте. Но легким движением кто-то отсекает ему голову, и она лежит, шевеля веками, среди расползающихся с шипом змей.

А между тем подымаются снизу цари и воины.

А между тем жрец смотрит глазами безумными и печальными и тихо идет, потупя бороду, к пришельцу.

Тот смотрит загадочно-открыто, и жрец наклоняется к нему шептать тайну и вдруг, расхохотавшись, касается его уст своими. Но тот смеется. Жрец падает, откидываясь назад, на руки прислужников, и умирает. Но нет, этого еще нет. Это еще только наше воображение. Еще только отошел от кумира жрец и идет мимо стоящих неподвижно девушек с плащами на голове. К спокойно стоящему Девьему-богу идет он. И что будет? Дальше что! Несет он с потупленными глазами смерть и бледный и смеющийся будет, сражаясь, падать, встретив лобзание, или бежать. Но бежать он мог бы и раньше. Но у него нет оружия!

Да, мы видим, твоя близка казнь, и правит гончих твоя спутница! Медленно движется жрец, задерживаемый какой-то силой.

Но уже приходят цари, и уже бегут убийцы.

И куда бежать, когда спереди старец приближается с чумными устами, сзади напряженно дрожащие луки и прильнувшие к ним головы злых людей. Так закрыть голову плащом осталось ему.

Но что это? Падает на землю жрец, несший смерть, и невредим отрок и стоит не шевелясь.

Нарочно ли переменили цели стрелки, или это вина невидимой власти, изменившей верные луки?

Не знаем, бедные, но отрок стоит невредим, и уже цари приходят прикрывать его щитами.

И кто-то, не будучи в состоянии вынести происходящего, бросился в пропасть.

Цари. Свершилось. Обреченными выполнен заданный им урок, живые же смотрят на них и поучаются. Вы же, безумные юноши, сложите мечи и копья. Не вам дано право карать и миловать. Тот же, на кого направлена ваша молодая ярость, пусть уйдет отсюда в изгнание. Волны, которые бьются о подножие этой горы, донесут его до теплого моря, где в скитаньях со своими спутницами он найдет конец светлый и чудесный, какой возвещен ему в древних сказках. Спросите его, открывающие свои головы от плащей и рук, принимает ли он наш суд?

Девий-бог (подымая голову). Да.

Цари. Тогда спускайтесь к волнам, на которых качаются челны со всем нужным для вас.

(Девий-бог и латницы спускаются.)

(Цари остаются и смотрят на них.)

Памятник

Далеко на острове, где русской державеВновь угрожал урок или ущерб,Стал появляться призрак межавый,Стаи пугая робких нерп.Они устремлялись с плачем прочь,Белое пятно имея наездником.Меж тем как сверху слепо ночьИм освещала путь отзвездником.

  Синеокая дочь молокан,  Зорко красные губки,  «Ишь, какой великан»!  Молвив, пошла, поплыла в душегубке.  Вон ладья и другая:  Японцы и Русь.  Знаменье битвы: грозя и ругая,  Они подымают боя брус.

Тогда легли друг к другу лодки,Пушки блестели как лучины.Им не был страшен голод глоткиБездной развернутой пучины.

  Рев волн был дальше, глуше  Ревели, летели над морем олуши,  Грузно освещая темь и белые,  Как бы вопрошая: вы здесь, что делая?

Тюлени взглядывали глазами мужа,Отца многочисленного семейства.И голос волн был уже, тужеТочно застывали в священнодействииЗеленое море как нива ракитКогда закат и сиз и сив.Из моря плюется к небу китБез смысла темен и красив.Тогда суровые и гордые глазаУзнали близко призрак смерти,Когда увидали победы что лозаВ руках японцев и ею вертят.С коротким упорным смешком«Возвратись, к черноземному берегу чалиХочешь-ли море перейти пешком?»Японцы русскому кричали.И воины, казалось, шли ко дну.Смерть принесла с собой духи «смородина».Но они помнили ее одну.Далекую русскую родину!

  По прежнему ветров пищали,  В прах обращая громадные глыбы.  Киты отдаленно пищали  И пролетали летучие рыбы.  Они походили на старушек,  Завязанных глухим платком  У которых новый выстрел из пушек,  Заставит плакать по ком?

Но в этот миг сорвался, как ядро,Стоявший ка брегу пустынном всадник.И вот худое как ведроПошел ко дну морей посадник.

  И русским выпал чести жребий  На дно морское шли японцы.  «Иди, иди» звал голос рыбий.  Склонялось низко к морю солнце.  Последний выстрел смерти взором  На небе сумрачном блеснул  И кто на волнах был сором  Пошел ко дну, уснул  И воины, умирая, трепетали.  Они покорно принимали жизни беды (заложники)  Но они знали, что они тали  Грядущей русского победы.  И всадник, кверху взмыл, исчез  Его прочерчен путь к закату  Когда текло, струясь, с небес  На море вечернее злато

Меж тем наПеред изваяньем — создательКогда на отдых шел росам, инейМолниепутной окруженный цкой,. . . . . . . . . . . . . . .По прежнему блистал как зеркало валунВ себе отразив и страхование от кражиИ взоры неги серебряные лун.Но памятник был пустНа нем в тот миг  стоял никто.И голос вещий вылетел из уст:Здесь дело с нечистью свито!Когда из облаков вдруг тяжко пал,Копытами ударив звонко в камень,Тот кто в могиле синей закопалТого, грозившего руками.

  И ропот объял негодующе народ  И памятник вели в участок  Но он не раскрыл свой гордый рот  И в лике скачущего застыл  И оттираясь жирно, в сале  Ему в участке предписали  На площадь оную вернуться  И пребывать на ней и впредь без гривы, дела, куцо.  От конного отобрали медежа расписку,  Отмеченную такой-то частью,  И конь по прежнему склоняет низко  Главу, зияющую пастью.

По прежнему вздымает медьПамятник зеркальный и блестящийРужье не перестает в руках иметь. . . . . . . . . . . . . . .Толпа беседует игривоВзором слабеющим взирает часовой на нихИ кто, нибудь подсмеиваясь над гривой,Советует позвать портних.И пленному на площади вновь тесно и узко.Толпа шевелится как зверя мех,Беседуют по французскиРаздается острый смех.

И и Э (Повесть каменного века)