Переписка из двух углов Империи - Константин Азадовский

То есть, слава Богу, не одни инородцы!..

Новая позиция Астафьева в корне изменила его положение на российской общественной сцене: он становится непримиримым врагом для тех, кто еще недавно видел в нем единомышленника. Растет количество нападок и выпадов; брань исходит прежде всего от недавних союзников, литераторов "национальной" ориентации. Писателя-фронтовика, который, по мнению тысяч читателей, открыл им страшную правду о войне, пытаются зачислить в "предатели", изобразить врагом России и русского народа. Количество антиастафьевских выступлений в те годы несопоставимо с протестами по поводу его письма к Эйдельману. Особого внимания заслуживает одно из них, весьма симптоматическое, открытое письмо Астафьеву его старого друга, донского писателя Б. Куликова. Все публичные заявления Астафьева начала 1990-х годов вызывают у Куликова раздражение, горечь и негодование.

"Одно время, - вспоминал старый друг, - в средствах массовой информации ваше имя было подвергнуто остракизму. Это случилось, если не ошибаюсь, после подло опубликованной "либеральной" прессой вашей частной переписки с одним нашим евреем-интеллектуалом. Вас объявили антисемитом, членом общества "Память", а после ваших выступлений (вместе с другими писателями) против засилья на нашем телевидении и кино секса, порнографии и рок-музыки - просто фашистом"47 .

По мнению Куликова, Астафьев преследует лишь одну цель: создать общественное мнение, будто мы не победили в минувшей войне, а завалили немцев трупами наших солдат, что военачальники наши были сплошь бездари, что Сталин не вождь, а параноик, что никакой русской нации нет и не было, что была лишь империя с ее непомерными амбициями, и поэтому слава Горбачеву, Ельцину и всем прочим, ее развалившим... Вспомнились Куликову и резкие астафьевские высказывания насчет столпов советской литературы - Шолохова, Фадеева...

"...Боже! - ужасается Куликов, посмотрев выступление Астафьева по телевидению. - Сколько же ненависти к Сталину, Коммунистической партии, Фадееву и ко всему русскому народу!"

Последнее для Куликова особенно неприятно. Добро бы громил Астафьев, как и прежде, истинных врагов России - инородцев (а пуще - жидов!). Ан нет перекладывает вину на собственный народ. Куликов пытается разобраться, что же случилось с Астафьевым. "Мне кажется, комплекс вашей ненависти к Советской власти, Сталину, партии, переросший в комплекс ненависти к собственному народу, который, по вашим словам, "мало били" и который "маразматик", был заронен в вашу душу еще со времен ссылки вашей семьи в холодные, голодные, неродимые места"48 .

Астафьев, по мнению Куликова, докатился якобы до того, что - вслед за Конквестом49 , Солженицыным и другими - "вбивает в головы молодежи", будто почти все наши военнопленные были либо уничтожены органами НКВД, либо отправлены в сталинские лагеря и даже делает "беспочвенные" заявления о десятках миллионов жертв сталинского террора50 .

Да, Астафьев яростно разрушал мифы, навязанные советским людям многолетней пропагандой, говорил не только о жертвах террора, но и о многом другом, что принадлежит нашему печальному прошлому. Вся история cоветской власти, по Астафьеву, - возмущалась читательница газеты "Патриот", - "это сплошные расправы, голод, раскулачивание, коллективизация..."51.

Национал-патриоты обвиняли Астафьева, по сути, в том же, в чем обвиняли (и продолжают обвинять) других политиков и писателей демократического крыла. И действительно, в 1990-е годы Астафьев - один из ярких представителей российской демократии, сказавший свое веское слово и после событий октября 1993 года, и в ходе президентских выборов 1996-го. И самое парадоксальное: как публицист и как гражданин Астафьев отстаивает те же ценности, которые отстаивал бы - проживи он дольше - и Натан Эйдельман.

Астафьев, - негодовал орган "духовной оппозиции" по поводу статьи "Придется голосовать"52 , - "присоединяется к вайнерам, хазановым, оскоцким, нуйкиным и алексиным, требует суда и расправы над патриотическими лидерами. Эта позорная публикация не будет забыта и войдет в хрестоматию жестокости, недомыслия и ренегатства"53 .

И все же новый Астафьев во многом остался прежним.

* * *

Перелистывая писания Астафьева 1990-х годов, с изумлением видишь: умевший почувствовать и понять правду нового времени, писатель вовсе не отказался от косных националистических взглядов, в которых упрекал его Натан Эйдельман.

Удивительно! Проникаясь состраданием к врагу и захватчику, способный и в "фашисте" разглядеть человека, Астафьев в не любимых им иноземцах продолжает видеть источник бед и несчастий. В особенности же, понятно, достается евреям.

Осенью 1994 года корреспондент "Вечерней Москвы", интервьюируя Астафьева, спрашивает:

"У всех еще на памяти ваша полемика с покойным Эйдельманом. Вы не отказываетесь сегодня от своих тогдашних суждений?"

Уклоняясь от ответа на прямо поставленный вопрос ("Натан Яковлевич обиделся на меня тогда за "еврейчонков". А ведь говорил я о русской культуре. О показной и подлинной внутренней культуре людей"), Астафьев пускается в пространные рассуждения на тему: "Какова одна из главных причин, за которую не только в России, но и во всем мире не любят евреев?"54.

Снисходительно-благодушный к своим оппонентам из "русского лагеря", с которыми он все более расходится в 1990-е годы, Астафьев мгновенно загорается яростью, как только речь заходит о не угодивших ему авторах-евреях, особенно если кто-то из них позволил себе, не дай Бог, критику по его, Астафьева, адресу. При этом слова, и тон, и манера его отзывов - в основном те же, что и в письме к Эйдельману: агрессивные, до неприличия грубые. "Вон евреец Давыдов в "Независимой" всю затаенную, до гноя вызревшую жидовскую злобу выложил..." - пишет он критику В. Курбатову 27 ноября 1995 года (по поводу статьи О. Давыдова в "Независимой газете")55. Еще более непристоен астафьевский выпад против Натальи Горбаневской. И опять та же жало

ба - попытка самооправдания: "...Нападают на меня жиды именно в ту пору, когда мне тяжело, или я хвораю, или дома неладно. Лежачего-то и бьют" (15, 312).

"Ненависть к евреям, - заметил в свое время Бердяев, - часто бывает исканием козла отпущения. Когда люди чувствуют себя несчастными и связывают свои личные несчастья с несчастьями историческими, то они ищут виновника, на которого можно было бы все несчастья свалить. Это не делает чести человеческой природе, но человек чувствует успокоение и испытывает удовлетворение, когда виновник найден и его можно ненавидеть и ему мстить"56 .

И Астафьев продолжал ненавидеть.

В комментариях к роману "Прокляты и убиты" Астафьев вновь позволил себе характерные для него суждения насчет евреев - надуманные, а то и просто кощунственные с точки зрения исторической правды.

"...Евреи, - всерьез рассуждает Астафьев, - так любящие пожалеть себя и высказать обиды всему человечеству за свои cтрадания и гонения, если им выпадала возможность пострелять и сотворить насилие над братьями своими в Боге, отнюдь не игнорировали такую возможность и творили насилие с неменьшей жестокостью, чем их гонители". Далее - ряд имен: Блюмкин - Троцкий Урицкий - Менжинский и "жидо-чуваш", скрывавшийся под псевдонимом "Ленин", которые "творили не менее чудовищные дела и закономерно утонули в невинной людской крови" (10, 753). Ленина, как и Сталина, "рябого грузына" (13, 255), Астафьев не жалует, но почти неизменно, объясняя их злодейства, вспоминает прежде всего о национальной принадлежности обоих.

К "еврейской теме" Астафьев возвращался постоянно, и всегда со свойственной ему болезненной резкостью. Не давала ему покоя и скандальная история середины 1980-х годов. Готовя для собрания сочинений свою нашумевшую "Ловлю пескарей...", Астафьев начисто переписал весь рассказ, превратив его в пространный комментарий к событиям того времени. Этот комментарий, изначально предназначенный для печати, - быть может, самое позорное, что когда-либо вышло из-под пера Астафьева. О деятелях грузинской культуры, протестовавших против его националистических выпадов, Астафьев не находит других слов, кроме "задаренные, закормленные, вконец скурвившиеся" (13, 298). Особенно же, как и десятью годами ранее, достается Натану Эйдельману. "Некий Эйдельман" (это о прославленном на весь мир историке!), "опытный интриган, глубоко ненавидящий русских писателей..." (это о выдающемся пушкинисте!), "точно рассчитал, когда и кому нанести удар"... И гнусные антисемитские шуточки относительно цитат в письме Эйдельмана: "...Как же еврей и без цитаток, и не еврей он тогда вовсе, а какой-нибудь эфиоп или даже удмурт" (13, 314).

Как и в 1986 году, Астафьев озорничает, юродствует ("письмо ученого человека к варвару сибирскому"), не желает говорить по существу и по-прежнему пытается оправдать свою грубость: "...А я, впав в неистовство, со всей-то сибирской несдержанностью, с детдомовской удалью хрясь ему оплеуху в морду <...> со всей непосредственностью провинциального простака, с несдержанностью в выраженьях человека" (13, 315).