Черная книга - Гроссман Эренбург

В 5 часов утра нас подымали на завтрак Тысячи людей тотчас же выстраивались друг другу в затылок Вонючее, жидкое пойло (в сравнении с ним баланда казалась лакомством) выдавали медленно. Многим поэтому приходилось "завтракать" поздно ночью.

Почти ежедневно, а иногда и по нескольку раз в день, комендант лагеря появлялся у места раздачи пищи. Он пришпоривал лошадь и врывался в очередь. Много людей погибло под копытами его лошади!

Около бочек с горячим пойлом стояли немцы-кашевары, гестаповцы и их верные помощники – фольксдойчи.

– Юде?

– Нет, нет!

– Жид!

И несчастного выталкивали из очереди.

Был такой случай: полуголого, застывшего, грязного, покрытого коростой человека, изобличенного гестаповцами в том, что он еврей, подняли над толпой и, раскачав, головой вниз, бросили в куб с горячим пойлом.

Несколько минут его держали за ноги. Потом, когда несчастный затих, кашевары опрокинули куб. Не обращая внимания на окрики и стрельбу, толпа бросилась к мертвецу. Потерявшие человеческий облик люди слизывали со складок его одежды застывшие капли пойла, потом принялись ладонями сгребать с земли лужицы того же проклятого варева.

Часто в Хорольский лагерь приводили партии евреев. Их приводили под усиленным конвоем, на рукавах и на спинах у них были нашиты опознавательные знаки – шестиконечные звезды. Евреев гнали по всему лагерю, посылали на самые унизительные работы, а к концу дня, на глазах у всех, – уничтожали.

Казни в Хорольском лагере были разнообразны, немцы не ограничивались расстрелами и повешением.

На евреев натравливали овчарок, овчарки гнались за бегущими врассыпную людьми, набрасывались на них, перегрызали им горло [и мертвых или умирающих волокли к ногам коменданта…}

К молодому врачу- еврею подошел патрульный и с криком "юде" – выстрелил. Патрульный стрелял в упор. Истекая кровью, врач упал, пуля раздробила ему челюсть. Немцы подняли его и, держа за руки и ноги, бросили в яму. Яму тут же стали засыпать. Врач все еще дышал, земля над его телом шевелилась.

В лагере началась повальная дизентерия. Ежедневно умирали тысячи.

Счастливейшим среди нас считался тот, у кого сохранился котелок, -его уступали соседу за часть дневного рациона. Люди, не имевшие котелков, подставляли кашевару пилотку или вырванный рукав гимнастерки-Жители ближайших деревень старались передать пленникам хоть какую-нибудь еду.

Парню из Золотоноши жена принесла однажды мешочек с продуктами. Этот мешочек ей удалось перебросить через проволочное заграждение.

Счастливца обступили. Испуганными глазами он глядел на собравшихся. – Братики, вас тысячи, а я один, – шептал он. – И торбинка у меня одна- Разве я накормлю вас? – И он обхватил руками буханку хлеба и прижал ее к себе, как ребенка.

Три с половиной месяца я провел в этом лагере; декабрь уже был на исходе.

Время от времени из того или другого района в Хорольский лагерь прибывали старосты. Они договаривались с администрацией об освобождении своих земляков.

С завистью я приглядывался к тому, как отбирают людей. Я знал: никто за мной не придет. Я присматривался к тому, как держат себя счастливцы. И однажды (вызывали лохвицких) я решил испытать судьбу.

– Кто лохвицкие? – кричал староста, – лохвицкие: объявляйся! Какой-то парень откликнулся, еще двое подошли к старосте. И вот я решил оказаться четвертым.

Мне повезло: староста "узнал" меня: своего "земляка". Так я вышел из Хорольского лагеря.

В Лохвицу мы шли пешком Стоял морозный декабрь. С незажившей раной на ноге мне мучительно трудно было передвигаться И все-таки я шел, я боялся отбиться от "своих", лохвицких.

На второй день меня свалила дизентерия.

Я остался один на снегу. Прошло несколько часов. Я встал, поплелся. К вечеру добрался до села и постучал в дверь большой хаты. Это оказалась школа. Здесь меня приютили, позволили переночевать.

Здесь я жил у сторожихи, ел, обогрелся. Однако долго оставаться у нее было невозможно, – я не имел документов- [во мне могли признать еврея…]

Я решил добраться до родного города, до Кременчуга.

По дороге в Кременчуг я забрел в село Пироги и заночевал у одной селянки. Я заявил, что я – военнопленный, отпущенный из лагеря, и она приютила меня.

Утром в хату неожиданно ввалился немец. За мгновение до того, как он переступил через порог, мои верные новые друзья – хозяйка и ее дети, – спрятали меня на печи.

Немец чувствовал себя в хате хозяином, сидел за столом, распоряжался, ел все, что хозяйка приготовила для себя и своих детей.

Наконец он удалился, и я продолжал свой путь.

В Кременчуге, куда я, наконец, добрался после долгих и мучительных странствий, я попал в городскую больницу продолжала гноиться раненая нога

Много горя я видела в кременчугской больнице. Я видел душегубку, увозившую больных и раненых евреев. Я видел смерть доктора Максона, крупного специалиста, всеми уважаемого человека, ласкового, отзывчивого старика. Несмотря на возраст, доктор продолжал работать в больнице, он оставался на своем посту – в палате, у больничных коек И вот однажды в здание больницы пришел патруль.

– Максон – еврей. Давайте нам этого еврея!

Тысячи кременчужан ходатайствовали об освобождении доктора Максона.

Немцы уступили. Восьмидесятилетний старик покинул здание комендатуры и, окруженный людьми, ушел домой.

На следующее утро немцы ворвались в квартиру Максона. Старика бросили в тачку и повезли за город. Там он был расстрелян. Один из больных, еврей, сапожник, услыхав о судьбе Максона, попытался бежать.

Сапожника поймали, избили и связанного вернули в больницу. Ночью он бритвой перерезал себе горло.

Утром к койке агонизирующего сапожника подошел гестаповец. Гестаповец надел халат и белую врачебную шапочку.

– Бедняга, – сказал он, присев на койку. – До чего тебя довел страх. Он погладил сапожника и повторил:

– Бедняга, бедненький!

Внезапно немец вскочил, размахнулся и кулаком ударил лежащего по лицу.

– У, юде!

Сапожник был расстрелян за воротами больницы.

Расстреливал его тот же гестаповец, он даже не снял халата и врачебной белой шапочки.

(Эстония)

От редакции

Красная Армия заняла эстонское местечко Клоога настолько стремительной атакой, что костры из трупов рас- стрелянных немцами евреев еще пылали. Один из костров немцы не успели даже поджечь. Иностранные корреспонденты, находившиеся при наступающих частях, видели эти костры. Их описание и фотографии обошли весь мир.

Стремительность советского наступления застигла немцев врасплох, иначе они, разумеется, покончили бы со своими пленниками заранее и постарались бы уничтожить следы расстрела. Но неожиданность спасла жизнь лишь нескольким десяткам заключенных в лагере. Эти счастливцы успели спрятаться, а немцам было уже не до поисков.

Ниже публикуются рассказы нескольких спасшихся.

Зайнтрауб, студент Виленского университета.

Я находился в гетто, в Вильнюсе. 23 сентября 1943 года нас разбудили и приказали готовиться к эвакуации. В 5 часов утра нас выстроили по пять человек в ряд и под охраной большого отряда штурмовиков вывели из гетто.

Около ограды гетто лицом к стене стояли человек сорок-пятьдесят. Это были отобранные для расстрела. Почему отобрали именно их, не знаю.

Нас повели в район Субоч (четыре километра от гетто). Гетто и улицы, которыми нас вели, находились под усиленной охраной штурмовиков.

В Субоче нас мужчин, отделили от женщин и детей. Как мы узнали впоследствии, женщин и детей отправили в Майданек.

"Сортировка" продолжалась до 10 часов утра. Пока длилась эта операция, немцы вызвали Палевского. Его не было, – он скрывался в гетто. Тогда был вызван Левин, в десятке которого работал Палевский. Левина, как и Хвойника, Биг и учителя Катана, увели. Впоследствии мы узнали, что они были расстреляны.

Только в 16 часов нас посадили в вагоны-теплушки. Окна и выходы были огорожены колючей проволокой. Теплушки были заперты, и поезд охранявшийся штурмовиками, тронулся.

Ехали мы четыре дня и прибыли в лагерь Вайвари. Оттуда нас отправили в Клоога.

Там находилось в это время четыреста мужчин и сто пятьдесят женщин.

Нас прежде всего тщательно обыскали и отобрали все. что представляло какую-нибудь ценность. Штурмовик нашел у одного заключенного двадцать рублей советскими деньгами и застрелил его на месте.

Нас поместили в разрушенном здании казарм. Спать приходилось на цементном полу Нас разделили на бригады и отправили на работы. На работе мы находились в подчинении у служащих организации Тодта. В лагере нами командовали штурмовики и эсэсовцы. В обращении и те и другие были одинаковы.

Я принадлежал к группе в триста мужчин, переносивших пятидесятикилограммовые мешки с цементом от завода к станции (сто пятьдесят метров). За нами, носильщиками, следовали надсмотрщики. Они били толстыми палками по головам тех, кто не проявлял до- статочного усердия, ^результате мы не ходили, а должны были бегать с таким грузом.}