Черная книга - Гроссман Эренбург

Зингер знал эту местность. Он мне сказал, что в 14 километрах от Понар начинается знаменитая Рудницкая пуща – большой лес, и что где-то вблизи должна быть река.

Немцы охраняли Понары необыкновенно тщательно. Однажды у нас вдруг поднялась тревога: к нам забрел заблудившийся мертвецки пьяный эсэсовец. Штурмфюрер пристрелил его на месте. Никто не должен был проникнуть в тайну Понар.

Мы решили идти все вместе по определенному направлению.

Всех заключенных мы разбили на 8 десятков. Над каждым десятком был поставлен командир. Этом командир знал состав своего десятка и инструктировал своих людей. Я поставил вопрос таким образом: выход возможен только на основании железной дисциплины. Я сказал: "Выбирайте любого командира, я его распоряжения буду беспрекословно выполнять".

Мне поручили составить списки. Первые два десятка я объединил вместе. В это число я включил людей, которые больше всего работали по подкопу и, кроме того, могли в дальнейшем принести пользу партизанам.

Вот в каком порядке шли люди первого десятка: 1 – Догим, 2 – Фарбер, 3 – Костя Потанин, 4 – Белиц, 5 – М. Зайдель, 6 – Петя Зинин, 7 – Овсейчик, 8 – М. Кальницкий. 9 – Шлема Голь, 10 – Канторович.

Мне хотелось уйти 12 апреля, так как это знаменательная дата в моей жизни-день рождения брата.

Но, к сожалению, 12 апреля светила луна; вот тут нам помог своим советом раввин. К нему обратился Овсейчик. Раввин ему сказал, что через 3 дня – 15 апреля – будет самая темная ночь месяца.

nbsp12 апреля мы с Белицом спустились в подкоп. У нас была маленькая медная трубка с делениями, и мы снова убедились, что до поверхности земли осталось 10 см. Мы видели уже звезды, мы почувствовали свежий апрельский воздух, и это нам придало сипы. Мы воочию увидели, что освобождение близко.

nbsp15 апреля мы целый день работали. В этот день один немец, которого мы прозвали обезьяной, без всяких причин сильно ударил меня палкой по плечу.

В 11 часов вечера мы с Догимом собрали всех.

У первого десятка было два ножа и большой флакон уксусной эссенции, который разлили в две бутылки. Все это мы взяли у трупов. Вообще все, что у нас было, мы достали у трупов. Перед выходом я сказал:

"Имейте в виду, назад дороги нет ни при каких обстоятельствах Если нас обнаружат, нас все равно расстреляют. Лучше умереть в схватке, но идти только вперед".

Мы поползли. Догим убрал последний слой земли, мы уже дышали полной грудью. Ночь, действительно, была очень темная, кругом стояла абсолютная тишина. Когда все было готово, Догим и я сняли цепи. Послали Вольфа дать сигнал, что все готово, и вот, по одному, первые 20 человек спустились в туннель. Костя всем снял цепи и люди поползли. Стали выползать из туннеля. Надо было соблюдать абсолютную тишину, даже при стрельбе не нарушать порядка и молчания. Ползти надо было метров 200-250 от нашей ямы, там начинался небольшой лесок Надо было добраться до проволоки и перерезать ее кусачками. На то место в заграждении, которое прорывалось кусачками, были повешены две белые тряпки, чтобы следующие видели, где проход. Я предполагал, что 14 километров можно пройти за одну ночь. Первым полз Догим, вторым я. Держу его за ногу, выползаем и вдруг я вижу, что Догим сворачивает вправо. Я вижу, что налево, на фоне неба вырисовывается фигура часового. Еще отползли шагов 20-30, но и с этой стороны виднеется фигура часового. Он медленно ходит. Опять пришлось сделать поворот. Когда я полз по земле, то испытал совершенно непередаваемое чувство. Я дышал всеми порами тела.

Я чувствовал, что наш труд не пропал и ликовал. Вдруг раздался выстрел в воздух Видимо, под чьей-то рукой хрустнула веточка. Как только раздался первый выстрел, началась стрельба со всех сторон. Я оглянулся, вся наша трасса была наполнена ползущими людьми, некоторые повскакивали и бежали в разные стороны. Однако мы доползли до проволоки и разрезали ее кусачками, а выстрелы все громче и ближе.

Через 2 километра – снова проволока, мы ее также перекусили, я вижу, что около меня осталось только пять человек А немцы ударили из миномета. Это сигнал тревоги для всего гарнизона. Мы вбежали в лес, но не учли, что со всех сторон были расположены военные объекты. Нас отовсюду обстреливали. Дошли до реки, новая беда: никто из пяти моих спутников не умеет плавать. Пришлось мне по очереди каждого из них переправить через эту реку. Мы шли всю ночь, а днем замаскировались в лесу.

Пробирались мы 14 километров целую неделю: 22 апреля мы были уже в глубине Рудницкой пущи, пришли в лесную деревню Жагарине. Встречных крестьян я спрашивал:

"Немцы есть?" Они делали удивленные глаза, говорили: "Немцев нема, и поляков нема". "А Советы есть? 'Тего не вем, проще пана". Вечером мы встретили трех партизан, советских офицеров, среди них оказался капитан Василенко. Я стал его целовать. Он спросил нас:

"Вы откуда?"

"С того света". – "А точнее?" – "Из Понар". – "Из Понар? Пойдемте со мной".

Я сказал, что я москвич. Он также оказался москвичом. Вдруг наша беседа была прервана, начался обстрел. Сильный обстрел, а наши ребята не прячутся. Капитан Василенко их спросил с удивлением:

"Вы что, смерти не боитесь?"

Они ответили:

"Не боимся".

Нас привели на партизанскую базу, рядом с ней была база еврейского отряда "Смерть фашизму" и "За победу". В еврейских отрядах нашлось много знакомых моих виленских спутников. Двоюродный брат Исаака Догима, Аба Ковнер, был командиром отряда "Смерть фашизму". Еврейские партизаны отлично знали, что такое Понары. Никто не мог поверить в то, что мы оттуда пришли живыми, это произвело потрясающее впечатление. Нас буквально разрывали на части, расспрашивая обо всем и обо всех По всем партизанским базам было отдано распоряжение встречать беглецов. Партизанская разведка в тот же день обнаружила еще 5 человек из нашей партии.

Сообщение А. Резниченко

При немцах я, художник Абрам Резниченко, скрывался под именем Аркадия Ильича Резенко.

В дни отступления – осенью 1941 года – я попал в окружение на левом берегу Днепра.

Раненный, отбившись от своих, я кружил вокруг Пирятина и две недели скитался по лесам, прятался в балках. Войти в город я боялся. Измученный, голодный, обессиленный, вшивый, я в конце концов попал в руки немцев. Они пригнали меня в Хорольский лагерь.

На небольшом, обнесенном колючей проволокой участке, томилось шестьдесят тысяч человек Здесь были люди всех возрастов и профессий, военные и штатские, старики и юноши многих национальностей.

Вся моя сознательная жизнь протекала в Советском государстве. Естественно, что мне, советскому гражданину, никогда не приходилось скрывать, что я – еврей.

В первых числах октября 1941 года, на виду у многих военнопленных, немецкий солдат нагайкой рассек лицо ни в чем не повинному человеку и крикнул ему, обливавшемуся кровью: 'Ты должен умереть, еврей!" Всех нас выстроили, солдат через переводчика приказал всем евреям выступить вперед.

Тысячи людей стояли молча, никто не двинулся с места.

Переводчик, немец из Поволжья, прошел вдоль шеренги, внимательно вглядываясь в лица.

– Евреи, выходите, – говорил он, – вам ничего не будет.

Несколько человек поверили его словам.

И только они шагнули вперед как их окружил караул, отвел в сторону за холмик Скоро мы услышали несколько залпов.

После убийства этих первых жертв перед нами появился гроза Хорола – комендант лагеря.

Комендант обратился к нам с речью.

– Военнопленные, сказал он, – наконец-то война закончена. Установлена демаркационная линия – она пролегает по Уральскому хребту- По одну сторону хребта – великая Германия, по другую сторону – великая Япония. Еврейские комиссары, как и следовало ожидать, бежали в Америку. По воле фюрера, вы, военнопленные, будете отпущены домой. В первую очередь мы освободим украинцев, потом русских и белоруссов.

В Хорольском лагере, устроенном на территории бездействующего кирпичного завода, был всего лишь один полусгнивший, на покосившихся столбах, барак, – единственное место, где можно было хоть как-нибудь спрятаться от осеннего дождя и стужи.

Немногим из шестидесяти тысяч пленников удавалось туда проникнуть.

Однажды я попал в барак.

Плотно, прижавшись друг к другу, стояли люди. Они задыхались от вони и испарений, обливались потом, Уже через минуту я понял – лучше на дождь, лучше одеревенеть под осенним ветром, чем оставаться здесь. Но как вырваться? Крича, я по спинам и плечам соседей стал пробираться к единственному выходу. Меня толкали, отбрасывали в сторону. Со слепой настойчивостью я лез и лез вперед, навстречу тем, кто во что бы то ни стало хотел попасть в барак…

В 5 часов утра нас подымали на завтрак Тысячи людей тотчас же выстраивались друг другу в затылок Вонючее, жидкое пойло (в сравнении с ним баланда казалась лакомством) выдавали медленно. Многим поэтому приходилось "завтракать" поздно ночью.

Почти ежедневно, а иногда и по нескольку раз в день, комендант лагеря появлялся у места раздачи пищи. Он пришпоривал лошадь и врывался в очередь. Много людей погибло под копытами его лошади!