Леопарды Кафки - Моасир Скляр

Старик помолчал и добавил:

— Ты приехал сюда как раз для этого. Для того чтобы я сказал тебе: вернись домой, там ты найдешь ответ на все свои вопросы. Что я сейчас и делаю. Вернись домой, парень, слушай, что тебе советуют родители. Душевный покой — вот сокровище, бесценное сокровище, поверь.

Он снова помолчал.

— Ты уедешь?

— Нет, — сухо отчеканил Мышонок.

Старик вздохнул.

— Я так и знал, что ты не послушаешь моего совета. В этом ты похож на Кафку. Когда я рассказал ему историю Голема, то предупредил его: не следует создавать того, над чем у нас нет власти. А литература именно такая вещь: мы над ней не властны. Начинаешь писать, сочинять и сам не знаешь, куда тебя занесет. И вообще, зачем писать еще какие-то книги? Все самое важное есть в Торе. Тора…

— А Кафка что? — перебил Мышонок. — Что он сказал?

— Ничего. Ничего он не сказал. Что ему до меня? Я для него — старый дурак, рассказывающий всякие глупости в надежде на чаевые. Да только этот старый дурак знает побольше вашего, учтите, молодежь.

Он опять замолчал, и вид у него был явно обиженный. Потом с недовольным видом обратился опять к Мышонку:

— Кстати о сокровищах и о чаевых, ты мог бы добавить чего-нибудь мне на чай. Я на тебя потратил больше времени, чем на любого другого посетителя.

Этого Мышонок не ожидал. Но отказать у него не хватило духу. Он вытащил из кармана монетку. Старик уставился на нее с видом оскорбленного достоинства.

— И всего-то? После всех объяснений, советов?

Мышонок объяснил, что он беден, что на поездку ему едва хватило и что надо экономить то малое, что у него с собой есть.

— Вечно одна и та же песня, — произнес с кислым видом старик. — Денег у вас нет, кризис у вас, война… А я отдувайся. Но так мне и надо. Так мне и надо, дураку. Не хотел учиться, предпочел стать шамесом в этой синагоге. И знаешь, почему? Потому что всегда любил это место, любил рассказывать истории о Големе. Но истории дело не денежное. Люди слушают, слушают, а когда приходит время раскошеливаться, кроме извинений ничего не дождешься. Ты слышал о таком Фрейде?

Мышонок Фрейда не знал.

— Он слушает, слушает, рассказывает, рассказывает. Прямо как я. Но хорошо за это берет. Он, правда, доктор, а я — неуч. Но знай я себе цену, был бы уже богат. А ты как думаешь?

— Нет, я так не думаю, — раздраженно отрезал Мышонок. — И еще я не думаю, что деньги так уж важны.

Стоило ему начать, он уже не смог остановиться. Выступил, как на митинге: он, мол, не понимает тех, кто жаждет наживы в наше время, когда растет неравенство, когда богатым осталось наслаждаться считанные дни. Когда он опомнился, было поздно. Старик смотрел на него нахмурившись:

— То-то я сразу подумал, что дело не чисто, — сказал он. — Ты, должно быть, из тех сумасшедших революционеров, которые тут бродят повсюду. Вроде Гаврилы Принципа, который застрелил эрцгерцога и начал эту проклятую войну. Одного не понимаю: что тебе в синагоге-то надо? Тут тебе не сумасшедший дом. Шел бы ты отсюда.

Придя в себя, Мышонок понял, какую глупость сморозил. Зачем было спорить с безобидным стариком, который к тому же мог быть хоть немного, но полезен? С вымученной улыбкой он попросил прощения: после долгого пути он так устал, так нервничает… Так что пусть шамес простит его.

— Простить-то я прощу, мне ничего не стоит, — сказал смотритель. — Но если хочешь совета, сдерживайся. Лишнего не болтай. В ссоры не лезь.

Мышонок попрощался и вышел. На улице спросил у какой-то старой еврейки, как найти улицу Алхимиков. Радуясь, что кто-то обратился к ней на идише — тут в Праге евреи уже позабыли свой язык, — она проводила его прямо туда.

Сказать, что улица была странная — это еще ничего не сказать. Узенькая тропинка вдоль стены Старого города, к которой вплотную лепился ряд домишек с печными трубами на крышах. «Домами» эти крошечные строения можно было назвать разве что с натяжкой: двери — не выше метра шестидесяти, а само помещение за ними на вид не более шести квадратных метров. Как тут умудряется жить хоть кто-то, спрашивал себя Беньямин. Дом, где жила его семья в местечке, был, конечно, маленьким, но не до такой же степени. Кафка, должно быть, действительно странный тип.

И в каком же из этих домиков он живет? Не зная ответа, он решил постучать в первую попавшуюся дверь. Мощный здоровяк в очках с толстыми стеклами открыл и неприветливо пробурчал: что надо? Вы Франц Кафка? — спросил Мышонок. Мужчина расхохотался:

— Я? Франц Кафка? Что за чушь! Я — великий писатель, а этот ваш Кафка — путаник. Никак сам себя не найдет. Нет, я не Франц Кафка. Его дом тут рядом, номер 22.

Помолчав, он добавил:

— Но вы его не застанете. Он в это время на работе. Служит, знаете ли. Чиновничает. А почему? Не может прожить на литературные заработки. И не мудрено: того, что он пишет, никто не понимает. Один его шедевр — кажется, «Метаморфоза» называется — о человеке, который превратился в насекомое. Виданное ли дело? Если бы это было для детей, тогда еще понятно, но нет, он пишет для взрослых. Такие мрачные, путаные истории. Знаю-знаю: вы меня ни о чем не спрашивали, но мой долг как писателя — предупредить: осторожнее с этим Кафкой. Он совсем не то, что вы думаете.

Мышонок был удивлен и подавлен. Не таким он представлял себе писателя Кафку. Революционер, думал он, может и даже должен заниматься литературой. Но это должна быть идейная литература, литература, способная поднять массы на революционную борьбу. А тут — человек, превратившийся в насекомое. Что это такое? Тот ли человек Франц Кафка, кого он ищет? Однако, несмотря на сомнения, он решил все же попытаться встретиться с Кафкой. И не ждать до вечера.

— Вы знаете, где он работает?

Толстяк бросил на него горький взгляд.

— Вижу, что предостережение мое не возымело действия. Вам во что бы то ни стало нужен этот Кафка. Я бы пригласил вас к себе, рассказал о своем творчестве, может, подарил бы свою книгу, изданную на собственные, за всю жизнь накопленные средства. Но нет, вам подавай Кафку, Кафку и только Кафку!

Он взял себя в руки и добавил с вымученной улыбкой:

— Так и быть, дам вам адрес. Только потом не говорите, что я вас не предупреждал.

Франц Кафка работал в Институте страхования рабочих от несчастных случаев. Мышонок помчался туда. Это было огромное здание с богато декорированным фасадом в стиле неоклассицизма. Что опять повергло Мышонка в недоумение. Да, он ожидал от революционера, что он будет поддерживать связи с рабочими, но не через учреждение, олицетворяющее жалкую уступку пролетариату со стороны буржуазии. Однако, возможно, Кафка специально проник в эту структуру. Возможно, его миссия как раз в этом: выйти на связь с покалеченными рабочими, найти среди них потенциальных революционеров, привлечь их в Партию. От калеки, возможно, не будет толку на фабрике, но ничто не помешает ему уцелевшей рукой (даже если эта уцелевшая рука — левая) бросать камни, а то и гранаты.

Это, конечно, домыслы. Но скоро с ними будет покончено. Вот-вот он узнает, тот ли человек Кафка, который должен передать ему шифровку. Если это так, то все остальное: место, где он живет и работает, рассказы, которые пишет, — все это станет неважным.

Он вошел в здание, подошел к консьержке:

— Мне нужен Франц Кафка.

Она гордо глянула на него поверх очков:

— Доктор Франц Кафка, хотели вы сказать.

— Что? — Мышонок не понял.

— Доктор, — сказала женщина с нажимом. — Доктор. Вы разве не знали, что он адвокат? А адвокатов принято называть «доктор». — Она встряхнула головой. — Учишь их, учишь, а все без толку. Кабинет доктора Франца Кафки на четвертом этаже. Вам назначено?

Нет, Мышонку, разумеется, не было ничего назначено.

— Тогда, — торжествующе заявила администраторша, — вас, я думаю, не примут. Без предварительной записи это невозможно.

Мышонок просил, умолял: ему обязательно надо поговорить с доктором Кафкой, дело-то всего на одну минуту. Женщина трясла головой, она была тверда, как скала: только по записи. Институт — это вам не овощной базар, это — учреждение!

Такого Мышонок вынести не мог. Мышонок расплакался. Он старался сдержать слезы, но ничего не получалось: они текли и текли по щекам. Женщина смотрела на него без удивления: видимо, ей было не привыкать к подобным сценам. Но в этот раз что-то в душе ее шевельнулось.

— Слушайте. Пропустить я вас не могу. Но могу дать телефон. Если это действительно дело одной минуты, может быть, хватит и звонка.

Она взяла листок бумаги, быстро написала несколько цифр и вручила Мышонку:

— Вот. Только никому не говорите. Мы не должны давать такую информацию. Я это делаю только потому…

Почему? Потому что угадала в нем идеалиста, борца за лучший мир? Ну, этого уж никак не узнать. Мышонок горячо поблагодарил и вышел.