Похороны куклы - Кейт Хэмер

Страницы были покрыты пятнами и плесенью, от них поднимался запах сырости, из-за которого я чихнула на траву.

Я вытерла нос рукавом и принялась рассматривать черно-белую картинку напротив заглавия. Мужчина с закрученными усами опирался на что-то, похожее на крошечную полую гору. На следующей странице был миниатюрный лев с такими же кудрявыми волосами, как у мужчины. Череп и скрещенные кости смотрели с картинки влево, словно думая, как бы сбежать. Вдали человек с большим рюкзаком взбирался на холм к каким-то воротам, откуда выходили солнечные лучи, прямые, как на елочной игрушке. Когда я переворачивала страницу, сработали часы одуванчика, и семена смешались со словами. Человек, прочитала я, встречает Евангелиста. Повеление Евангелиста бросилось мне в глаза:

«Беги от грядущего гнева».

У меня в ушах зажужжало. Я резко подняла голову. До меня внезапно дошло, что каждая травинка и камешек втайне дрожали и шевелились – и остановились, когда я их за этим застукала. Какое-то время я за ними наблюдала, мои черные кеды поднимались над краем книжки далеко-далеко, словно отдельно от остального тела. Все было тихо. Я стала читать дальше, ища новые ключи.

«Видишь ли ты тот сияющий свет? Он сказал, думаю, что вижу. Тогда, отвечал Евангелист, не своди со света глаз, иди прямо к нему, так ты увидишь Врата; у которых, когда постучишь, будет тебе открыто, как следует поступить».

Мимо пролетел парашютик одуванчика, я дунула на него, отсылая прочь, так что его хвостик закачался, потом вернулась к книге. Евангелист бежал от жены и детей, которые плакали, умоляя его вернуться, но, прочла я, «он заткнул уши пальцами и бежал дальше, выкрикивая: Жизнь! Жизнь! Вечная жизнь!».

Я отправилась с паломником на Голгофу. Прошла за ним по обрывистой горе.

Еще не дочитав, я поняла, что травы закипели. День вокруг меня сгустился и потемнел, словно меня посадили в затягивающийся мешок. Тут я впервые увидела колючий куст, росший на моей стороне реки, увидела, как он, извиваясь, тянется к моей ноге. Линии на картинках в книге бледнели, ослабевали, превращались в пепел, опадая обратно на страницы. Может быть, дело в солнечном свете, подумала я, проведя столько лет на темной сырой полке, они не могут вынести яркое солнце; и картинки, и слова от него прячутся.

Сначала я решила, что это самолет – этот дальний смутно слышный гул. Я глянула в небо: пустая и ясная бледная синева.

Я подняла глаза. Теперь и каждый лист, и каждая травинка полнились дрожью, пели внутри, стремились прийти в движение. За ними вступала роща на том берегу реки.

Темная машина, вырвавшаяся из-за горизонта, металась, как обезумевший черный жук. Она исчезла в пасти леса. Потом послышался удар, неожиданно тихий, далекий, как шуточный обвал в мультфильме.

Я встала, и книга упала, подняв грибовидное облако семян. Горячий воздух втянул в себя травы. Небо, казалось, издало стонущий звук и слегка опустилось. Я побрела через холодную воду на трясущихся ногах; мои ступни оскальзывались на невидимых камнях, потом карабкались по корням на той стороне, а после – бежали, путаясь в зарослях буддлеи на берегу.

На месте лежала перевернутая и смятая о дерево машина. Если она и была жуком, то раздавленным. Крутились, постукивая и постепенно замедляясь, колеса. Я видела, какую борозду она пропахала в земле. Нос машины задрался на дерево, которое от удара согнулось и указывало теперь вдаль. Временами шипел пар и скрежетал, подаваясь, металл, когда машина кренилась, оседая на землю. Я видела, как внутри качалось что-то темное. В горле у меня сгустилась когтистая тошнота, и небо снова провисло.

И тишина. Колеса перестали вращаться. Но чем-то запахло – тяжело и едко. Пахло черным: маслом и покрышками, пузырящимся пластиком. У меня путались ноги, когда я шла к машине, я чувствовала северный ветер, в зубах у которого приходилось идти почти боком. Внутри висела вниз головой на постромке ремня безопасности женщина в желтом, как лютик, платье. Черный поток волос колебался, закрывая ей лицо. Их кончики чиркали по крыше машины.

Во мне поднялось отвращение. Все это было так чудовищно, этот куст волос, росший не в ту сторону. Я споткнулась о кочку в траве и коснулась крыла машины, ощутив ее горячий металл.

Из нее выползла смерть. Я видела, как это было. Смерть вышла из окна в своем платье цвета лютика. Легла на плющ, стелившийся у корней деревьев. Щитки листьев плюща на мгновение стали яркими рядом с желтым платьем.

Ветер подхватил меня, как листок. Понес мимо дерева, я потянулась, обхватила ствол руками и прижалась щекой к грубой коре. Дуб. Я знала, у него глубокие корни. Листья накрыли меня, раскинулись, защитили. Я вцепилась крепче.

Тень затолкал мне в голову пузыри с мыслями.

Мы ничего не можем сделать.

Надо уходить.

Мы никому не должны рассказывать.

9

Тень

Видишь, я знал, что они придут – потерянные души. Они не ждут особого приглашения, мне ли не знать. Об этом шептались среди деревьев. «Я пришел первым», – хотел сказать я, но они и внимания бы не обратили на мелочь вроде меня.

Знаешь, сперва она попробовала поговорить со мной.

Ух, как она меня напугала. Я обернулся, а она стоит рядом, босиком и в желтом платье.

– Я Анна, – сказала она.

И продолжила:

– Милый, сходи, приведи ко мне Руби, хорошо? Мне нужно ей кое-что передать.

Я убежал.

Я в первый раз увидел кого-то из наших так близко. Меня это напугало. А еще я не знал, чего она хочет – перевести тебя на нашу сторону? Об этом она говорила? «Оставь ее, пусть бегает, пока может!» – выкрикнул я через плечо. Я слышал на бегу, как она плачет в темноте. Но не остановился.

Но, глядя, как все обернулось, думаю, что нужно было остаться и выслушать ее.

Что бы я тебе сказал, если бы мог толком собраться с мыслями? Во-первых, попытался бы рассказать, что помню о своей короткой жизни. Как горит свет свечей в блестящей прослойке угля. Из трубки поднимаются клубы дыма, курильщик за ними смотрит на меня, прищурившись. Молочно-белые ноги, сбитые от ходьбы, опущенные в унимающий боль пруд у мельницы. Луна за окном – как глаз смерти.

Как бы ты восприняла мешок с памятными картинками из моей жизни? Какими будут твои, когда придет время? Эти спутанные вспышки – все, что остается? Я запрыгиваю на высокую ветку и размышляю об этом. Понемногу они возвращаются, их становится все больше и больше. Вот остановился на дороге купить лепешек, золотых кружков – вкуснее я ничего не пробовал. Вот копаю землю голыми руками. Он кажется таким маленьким, этот мешок с картинками, едва ли о нем стоит говорить.

Пока картинки не начинают сплавляться воедино, словно из дребезжащих кусков складывается позвоночник.

Я смотрю вниз, когда ты проходишь точно под моим насестом. Вижу твое темечко. На мгновение меня снова одолевает мысль впрыгнуть в твое тело сверху и вытолкнуть тебя. Прости. Прости. Прости. На самом деле мне больно видеть тебя такой – с опрокинутым лицом, с прижатыми к щекам ладонями. Иногда мне так хочется помочь, но когда я пытаюсь, получается не лучше, чем у женщины в желтом платье. На твои бедные худые плечики и так взвалено слишком много бед, Руби. Нам бы всем оставить тебя в покое.

10

Грядущий гнев

11 сентября 1983

В старом доме окна в разных местах то тонкие, то толстые, поэтому, когда по дорожке шли полицейские, стекло преображало их – две синие фигуры карабкались по ячейкам окна.

Я все выплеснула сегодня утром. Машина. Желтое платье. Женщина вниз головой. Тайна была слишком велика. Ее было не удержать.

– Какого черта ты раньше не сказала? Она могла быть еще жива, когда ты ее видела. Может, она умерла ночью, и ты будешь в этом виновата, – гневался Мик, прежде чем позвонить в полицию.

– Руби, я… – шептала Барбара сквозь рокот наборного диска; лицо у нее побелело. – Пожалуйста.

Она прижала руку к боку и, шаркая, вышла в коридор. Я видела, как она там стоит, согнувшись над столбом перил.

Теперь они пришли, чтобы сообщить о своем расследовании.

Ветер занес их голоса в дом. Я не могла разобрать, что они говорили, но когда они вошли в гостиную, глаза Мика потускнели и скользнули по мне, сидевшей на уголке дивана.

– Вот она, – произнес он, вынул из кармана самокрутку и сунул ее в рот.

Старший полицейский опустился рядом со мной на диван и уселся поудобнее, так что его форма выдохнула запах внешнего мира – лесов, рек и земли, где он только что был.

– Так, Руби. – Его голос как будто парил. – Ты ведь знаешь, что такое ложь, правда? Знаешь, какова правда. И можешь отличить одно от другого, потому что ты уже большая девочка.

В углу гостиной лежали папины гири. Я постаралась сосредоточиться на них.