Очередь - Михаил Однобибл

Но паники в письме не было. Оно не призывало очертя голову бежать на выручку. Старый пройдоха еще долго мог питаться подножным и подснежным кормом, он умел одеться в рваную мешковину и заночевать в сугробе, где учетчик его и оставил, не сомневаясь, что Рыморь встанет из-под снега. Можно сказать, сигнал о помощи пришел загодя. Это получилось случайно, но в полном соответствии с характером бригадира. Он во всем так поступал, осенью готовил телегу весны: начинал думать и волноваться о новой страде задолго до окончания уходящего сезона. Рыморь сам не принимал решения впопыхах и в других не терпел скоропалительности, не вынужденной чрезвычайными обстоятельствами. Между строк учетчик прочел, что до лунок на реке, то есть до ледостава, бригадир его не ждет, дает время развязаться с городом.

Перед написанием письма стряпка явно рассказывала Рыморю о городских похождениях учетчика. Если про схватку на переправе бригадиру могли сообщить и ледокольщики, наблюдавшие за борьбой с другого берега реки (и «орлом» его, потерпевшего сокрушительное поражение, назвали с грубым загородным юморком), то о художествах учетчика в техникуме, где он писал мелом на доске в полном одиночестве, загородные сезонники никак не могли знать. Учетчик не понимал, откуда и городским это известно. Как бы то ни было, за этим фактиком просвечивала глубокая, тщательная подготовка визита стряпки к Рыморю. Через его письмо авторитеты давали учетчику почувствовать, что они достаточно могущественны, что с ними можно договариваться.

Учетчик бережно сложил листок по сгибам, с удовольствием повторив действия бригадира перед вручением письма стряпке, повернулся от стены на другой бок и встретился взглядом с авторитетами. Все полтора десятка самых влиятельных очередников города, группами и по одному, сидели на своих местах, точно и не покидали их со вчерашнего вечера. Они ждали, пока учетчик обратит на них внимание.

В ногах учетчика, на железной спинке кровати, висела его выстиранная и выглаженная одежда, еще та, родная, загородная. Ее сняли с учетчика, когда выловили его из реки после первого неудачного побега из города. Учетчик давно с ней распрощался, а авторитеты разыскали, либо она сразу попала в их распоряжение. Эта одежда изящно, без слов, еще раз подтвердила влиятельность авторитетов. Учетчик заглянул под кровать, нет ли там вещмешка, утопленного на переправе. Но внизу стояли только сапоги.

Накануне участники переговоров выпили по чарке за встречу и шепотом в темноте пели старинные загородные песни, ведь каждый из авторитетов когда-то, пусть давным-давно, ходил на сезонные работы. Минутами учетчик не верил в происходящее, подозревал, что его обманывают, как много раз до того. Он самому себе, разомлевшему за дружеской трапезой, не доверял. Однако губы невольно растягивались в блаженную улыбку, он смотрел вокруг счастливыми влюбленными глазами. Он отдыхал душой и подолгу задерживал взгляд на стряпке и еще парочке авторитетов, юрких сухощавых мужичках. Они тоже работали за городом в одной бригаде с учетчиком, в прибыльный веселый сезон, когда Рыморь получил квоту на лов майских жуков. Так же, как стряпка, бывшие жуколовы еще 8 апреля с одного взгляда узнали учетчика. Но, поскольку он их не замечал, первыми не подходили, стеснялись. Теперь оба ждали пробуждения учетчика, лежа под потолком, на верху обширной русской печи. Учетчик видел кудлатые нечесаные головы. Будто нарочно для того, чтобы учетчику легче было различать бывших подучетных, у одного запутался в волосах репей.

Ближе других к учетчику расположилась стряпка. Она восседала на жестком четырехугольном стуле и быстро-быстро вязала шарф. Она много связала, шарф складками лежал у ее ног. Безостановочно, бесстрастно посверкивали в проворных пальцах спицы. За ее плечом тихо, как за идеально чистым стеклом, копошилась самая многочисленная группа присутствующих. Они изучали разложенные на длинном столе бумаги и вместе со всеми воззрились на учетчика, когда он повернулся лицом. Странно, учетчик воспринял как должное терпеливое немое ожидание верхушки очереди.

«Можешь оставаться в постели, умывание и обед тебе принесут, – деловито заговорила стряпка и опустила вязание. – Так будет удобнее для всех. Время поджимает. Ты проспал дольше суток. Дело к вечеру, осенний день короток, переговоры без протокола не ведутся, а лампами мы не пользуемся, чтобы не привлечь внимание соседей. Как ни зашторивай окна, нечаянная полоска пробьется. Мы также не топим печь, чтобы не выдать себя дымом. Говорю к тому, что обед тебе дадут холодный. Надеюсь, такая мелочь не вызовет раздражения и не повлияет на ход переговоров». В ответ на слова стряпки учетчик до носа натянул перину, под ней он нежился в тепле и чувствовал себя отчасти внутри письма. Когда рядом поставили на табурет таз с водой, учетчик сел в постели, умылся и вытерся махровым полотенцем. Оно было шикарным, но ветхим, липло к рукам мокрой пылью.

С наслаждением, не спеша, учетчик резал мельхиоровым ножичком желтое антоновское яблоко и медленно отправлял в рот тонкие просвечивающие дольки. Стряпка рассказывала, зачем учетчика позвали на переговоры.

Причиной стало его пагубное влияние на взаимоотношения очереди и штатных городских служащих. Учетчик непонятным образом затесался между ними. Посторонняя, пришлая личность, он попал в орбиту интересов служащих, стал влиять на них, через них на ход очередей и даже, как предполагают авторитеты, на кадровые решения, что совершенно нетерпимо, так как подрывает основы четвертьвекового уклада городской жизни. До появления в городе учетчика два разных мира, трудоустроенные и безработные, сообщались исключительно на приеме в отделах кадров. Но учетчик с первого дня нарушил правила, заговорив с шофером автобуса. Потом учетчик прошил очередь навылет: зашел в подъезд, а вышел через пролом в стене здания, чем посеял уныние и смуту среди добросовестных стояльцев. По милости учетчика дворничиха и Рима стали бунтарками и оказались вне закона, им самим не пришло бы в голову рвать конвойный ремень. Далее, учетчик зашел в музей, и это привело к противостоянию могущественных учреждений, музея и райотдела права. Раздоры вспыхнули и внутри музея. Хотя смотритель отстоял неприкосновенность укрывшихся в музее, против них возмутилась сторожиха, до сих пор безропотно и бескорыстно помогавшая смотрителю. Формально сторожиху оскорбила Рима, но девчонка начала дерзить под влиянием учетчика. Сторожиха с ее колоссальным опытом прекрасно это поняла и отомстила за оскорбление учетчику: шепнула о его местонахождении шоферу. Тот уже несколько месяцев ищет встречи с учетчиком. Вообще-то шофер в музей не ходит, он не охотник попусту глазеть на вышедшую из употребления старину. Но вчера по указке сторожихи нагрянул. Счастье, что учетчик в это время уже спал на даче под присмотром авторитетов!

«Если бы ангелы очереди не вывели тебя из здания, страшно представить, какой безобразный спор за тебя мог вспыхнуть между смотрителем и шофером! – в волнении говорила стряпка. – Оба привыкли добиваться своего. Замшелый обычай музейной неприкосновенности шофер не чтит вовсе. Зато он страшно зол на тебя. На его месте кто угодно взбеленился бы! Сначала ты запрыгнул в автобус и упросил шофера, а через него и саму Зою Движкову организовать лично для тебя тайную кадровую приемную, чтобы трудоустроиться вне очереди. А потом, когда по дороге в условленное место тебя перехватили на речной переправе и ваш план не по вине шофера сорвался, ты зачем-то разболтал всему городу о неудавшемся замысле. Ты вынудил солидных служащих оправдываться в том, чего не было, выставил их на посмешище, может быть, по глупости, но им от этого не легче и тебя это ничуть не извиняет. Движкова в шоке, она выбита из колеи и до сих пор не возобновила прием, работа самого бойкого, 19 отдела кадров парализована. Твоя родная второподъездная очередь точится по капле через соседние отделы. Шофер, естественно, отрицает, что обещал тебя тайно трудоустроить, и требует очной ставки с тобой. Архивщица, наоборот, жаждет предотвратить вашу встречу. Может, потому, что задача райотдела, где она служит, не разжигать, а тушить конфликты, может, почему-то еще архивщица делает все, чтобы ты сгинул и замолчал. У нас в очереди голова кругом, как поступить, чтобы еще сильней все не запутать, не вызвать еще большее неудовольствие служащих. Куда ни кинь, всюду клин! Втайне от служащих удалить тебя из города – значит оставить Движкову униженной и неотомщенной. Организовать шоферу очную ставку с тобой – прогневить архивщицу. Отдать тебя во власть архивщицы тоже плохо, тебя арестуют и погонят по этапу, а это огорчит смотрителя, он и сейчас подозревает, что вы с Римой не по своей воле покинули здание, что вас выкурили музейные бабы. Это я только страсти служащих перечислила. А есть еще незатихающие волнения очереди, требующей на сходках твоего немедленного свинцевания за измену очереди и попытку тайного трудоустройства. В общем, намотал ты клубок: за какую ниточку ни потяни, на чьей-нибудь шее затянется. Давай вместе думать, как быть».