Совьетика - Ирина Маленко

Одну из комнат у Харольда занимала только что приехавшая с Кюрасао младшая сестра Сонни Шантелл. Ей было 17 лет, и она еще училась в школе. Это была застенчивая- хотя и сразу чувствовалось, что с характером! – приятная девушка, совершенно внешне на Сонни не похожая. У нее не было фирменных зомерберговских миндалевидных глаз: Шантелл пошла внешностью в мамину родню.

Сеньор Артуро очень был рад ее приезду. Он искренне любил свою семью, тосковал по ней и не мог дождаться, когда они наконец воссоединятся. Даже со своего скромного пособия он умудрялся выкраивать небольшие суммы на подарки жене и дочери. Я поражалась, как ему это удается. Вскоре сеньор Артуро переехал в кватриру, которую снимала до него сестра Луизы, мамы Сонни, Имельда- там было достаточно места для всей его семьи. Когда приедет Луиза и почему она не приехала в Голландию вместе со своей дочерью, оставалось неясным.

Я очень надеялась, что мы с Шантелл подружимся, но как-то не сложилось. Нет, отношения у нас были нормальными, но никогда не стали по-настоящему близкими. У Шантелл в Голландии возникла своя куча проблем, похожих на мои, только еще в более резкой форме. Если я еще «держалась на плаву», то Шантелл в них буквально тонула. Она никак не могла найти своего места здесь. Шантелл перепробовала учиться на кондитера, на парикмахера и на секретаршу. Но ни к чему из этого не лежала у нее душа. У нее не заладилось с учебой из-за языковых трудностей – хотя антильцев с начальной школы всем предметам обучают на голландском языке, это все-таки не то, что учиться в самой Голландии. У нее не появилось на новом месте друзей. Голландцев Шантелл – после знакомства с ними – не выносила на дух, в еще большей степени, чем я, и общалась только со «своими». Учитывая то, как голландцы относятся к антильцам, трудно ее в этом винить. Ей было трудно привыкнутьи к тому, что она не может себе позволить здесь купить все, что ей хочется: дома ее баловали. Но даже не это главное: просто она чувствовала себя здесь совершенно чужой, и все здесь ей было чуждо. Она так тосковала по Антиллам, что за последующие годы практически раз в год уезжала обратно с твердым намерением больше в Голландию не возвращаться. И каждый раз была вынуждена опять возвращаться – потому что не могла найти на Кюрасао работу. А как жить, на что?…

Именно по этой причине – а вовсе не потому, что им так хочется жить в Голландии! – антильцы и покидают свои родные острова…. В этом плане мы с ними были товарищами по несчастью.

Уже тем летом у меня начались приступы депрессии – пока еще короткие, как летняя гроза, и потому я не понимала, что со мной происходит. Вдруг накатывала острая тоска, хотелось плакать, а если не получалось этого сделать, то я искала ссоры – чтобы суметь разреветься. Мне хотелось, чтобы меня пожалели, но жалеть было некому. Сонни и без того приходилось несладко: его родня видела в нем разрешителя всех своих проблем, и со всеми своими трудностями они обращались к нему: от «Сонни, поговори с Шантелл, чтобы она взялась за ум и начала учиться!» до «Сонни, люди, которым мы сдали наш дом на Кюрасао, уже 3 месяца не платят за него. Разберись с ними!» Сонни никогда никому из них не отказывал – он очень серьезно подходил к своим обязанностям мужчины в доме. Когда я сейчас представляю, какой была его психологическая нагрузка, становится не по себе. А он никогда никому ни на что не жаловался и носил в себе все свои эмоции. Он брал на себя всю ответственность, какую только можно было взвалить на свои мужские плечи – а ценой за это было то, что он считал себя вправе и единолично принимать решения. Сначала чувствуешь себя с таким человеком как за каменной стеной, но через некоторое время ощущаешь, как стена эта вот-вот упадет и тебя придавит…

Никто не учил меня тому, что из себя представляет антильская культура, что в нет принято, а что нет. На эту тему не написано никаких учебников. Все пришлось узнавать опытным путем, именуемым голландцами “vallen en opstaan” Было нелегко. Сонни не объяснял, почему что-либо делается так или эдак. Так полагается, и все. Помню, как удивлена была я, когда Сонни встретил на улице в Тилбурге своего одноклассника. Они завязали оживленный разговор на папиаменто, а я стояла рядом как посторонний человек: Сонни ему меня даже не представил, не сказал: «Это моя жена». Может, у антильцев это в порядке вещей? Мне было очень неприятно. Но в целом их отношение к женщине – романтически-галантное – устраивало меня гораздо больше, чем голландское. Голландцы были «ongebakken machos» : с одной стороны, не воспринимали женщин всерьез и относились к ним как к существам второго сорта, особенно в профессиональной сфере, а с другой стороны, панически боялись их и не знали, как с ними надо разговаривать и как им понравиться. Возможно, одно было связано с другим. У меня голландские мужчины вызывали чувство брезгливости.

Я чувствовала себя как пересаженная в чуждую для нее почву березка: перебаливала. То ли переболею и привьюсь на новом месте, то ли не выживу в этом процессе и засохну на корню…Пока больше было похоже на второе.

Найти работу в Тилбурге, к счастью, и вправду оказалось намного легче, чем в Энсхеде. Я нашла ее уже в первую неделю: в ресторане «Мак Дональдс» Для тех, кто при этом названии начинает (справедливо) морщиться, поясню: это было то время, когда у нас в стране «МакДональдсы» только что открылись и считались последним писком моды. Это было время, когда Юлиан Семенов воспевал их в своих «ТАСС уполномочен заявить», – не имея на самом деле ни малейшего представления даже об их ассортименте. Его просто впечатлял сам «бренд». Поэтому не удивляйтесь и не корчите, пожалуйста, рожицы, если я скажу вам, что искренне гордилась тем, когда меня туда на работу сразу же приняли. Тем более, что Шантелл, попробовавшей поступить в «МакДональдс» вместе со мной, отказали. Меня взяли: поняли по выражению моего лица, что вкалывать я буду, как ломовая лошадь, чтобы «оправдать доверие»…

Меня несколько удивило, что более молодым за такую же работу платят настолько меньше: самым выгодным для ресторана было брать на работу 18-20 летних, ибо 16-летних, по закону, нельзя было оставлять на работу в вечернюю смену, а с 21 года надо было платить по максимуму. Именно из-за возраста и не взяли Шанталл – слишком молода для вечерних смен. Но это нанесло серьезный удар по ее вере в себя. Если уж ее даже на такую работу не берут…

По крайней мере, теперь я не буду сидеть на шее ни у Сонни, ни у государства, а буду честно зарабатывать сама на кусок хлеба! Я не очень-то надеялась на то, что мне уже в тот год удастся поступить в голландский университет. В ушах все еще звучал обидный смех толстого Маринуса и его семейки, когда я назвала апельсин «appelsientje». “Appelsientje», оказывается, была маркой апельсинового сока. А апельсин именовался по-голландски «sinasappel».Почему из-за этого надо было так смеяться над человеком, надо узнавать у экспертов по голландским нормам и ценностям…

… Первый урок, усвоенный мною в «МакДональдс» – сегодняшнему капиталисту мало того, что на него «таскают бревнышко»: ему, как режиссеру в знаменитой клоунаде Юрия Никулина, непременно надо, чтобы «типичные работяги» это бревнышко «весело подняли и ве-се-ло, вот так, понесли!» Культура принужденного веселья начинается уже на нижних ступеньках «вхождения в общество»…

Сегодня, глядя на многочисленные обьявления, упрашивающие поступать на работу в этот ресторан в избалованном вакансиями Дублине, я вспоминаю о том, какой радостью для меня было когда-то получить хоть какую-то, даже такую работу в Тилбурге. Я чувствовала себя гордой как петух – от того, что сама буду зарабатывать себе на жизнь, ибо для меня это один из главных критериев уважения к самой себе. О том, что такое «МакДональдц», о его роли в мировой экономике я, честно говоря, тогда не задумывалась. Первые 2 недели я драила пол. (Опять-таки это не что-то такое, чего я стыжусь самого по себе – нас воспитывали в уважении ко всем видам труда, – и я пишу об этом не жалобно-надпывным тоном: посмотрите как меня, бедняжку с высшим образованием, заставили мыть пол! Ничего со мной от этого не случилось.) После этого меня поставили на кухню. Работала я, по молодости лет, ударно, и меня не волновало, что меня ставили на работу 6 дней в неделю, а в дни знаменитой тилбургской ярмарки я работала до 2-3 часов ночи ежедневно. Ведь нам платили по числу пропаботанных часов. Чем больше, тем, стало быть, лучше.

Мне было 24 – дорого для ресторана,- но я так вкалывала, что заменяла собой, по меньшей мере, двоих. Поэтому меня и предпочитали держать на кухне -во-первых, не всем клиентам нравилця мой акцент, а во-вторых, иногда 5 кассиров продавали одновременно то, что готовила я одна, бегая на кухне от одной плиты к другой. Меня, впрочем это не особенно волновала: я была девушка застенчивая, тихая, а работа на кухне своим механическим физическим характером помогала мне расслабиться от умственной нагрузки….