Чародей поневоле (пер. В.М.Федоров) - Кристофер Сташефф

Логайр сидел в большом резном кресле в одном конце зала, позади него стена была задрапирована полотнищами с цветами его рода. Кресло стояло на помосте высотой в четыре фута, так что стоящие лорды должны были смотреть на него снизу вверх.

Их было довольно много — не только двенадцать великих, но и сонм графов, баронов и рыцарей — их вассалов.

И рядом с каждым стоял, вернее горбился, тонколицый костлявый человечек с приглаженными вдоль черепа скудными светлыми волосами.

Род обвел взглядом зал, губы его поджались в беззвучном присвисте. Он и не представлял себе, что советники были столь многочисленны. Тут было по крайней мере штук пятьдесят, а может, и семьдесят.

И могли быть еще вне поля его зрения. В данный момент у него был буквально туннельный обзор, и одноглазый притом. Освещавшие зал факелы сидели в канделябрах, прикрученных к стене тремя грубыми болтами.

Но в одном из канделябров за креслом Логайра болт отсутствовал, и камень за ним был просверлен на дюйм, а затем вырезан на глубину и ширину человеческой головы. Голова в данный момент принадлежала Роду, который стоял в холодной тьме узкого хода за стеной.

Глазок давал ему великолепный обзор затылка Логайра, да кое-что было видно через его плечо.

Правая рука Рода покоилась на рычаге, если он толкнет его вниз и если тот не проржавел так, что не сдвинешь, камень перед ним должен распахнуться и создать дверь. Судя по выражению лиц стоящих перед герцогом Логайром, она могла оказаться очень кстати.

Непосредственно перед герцогом стоял Ансельм. Бурбон и Медичи находились по бокам от молодого человека. Дюрер, конечно, стоял справа от Логайра.

Логайр тяжело поднялся на ноги.

— Мы собрались, — прогремел он. — Здесь, в этом зале, сошлась вся Благородная Кровь Грамария, истинная власть сей страны.

Он медленно обвел взглядом лица, смотря в глаза каждому из своих собратьев, Великих Лордов.

— Мы собрались здесь, — снова сказал он, — дабы решить о подобающем выражении своего недовольства королеве Катарине.

Герцог Бурбон зашевелился, расправив сложенные на груди руки и расставив ноги чуть пошире. Это был человек, похожий на огромного черного медведя с лохматыми бровями и нечесанной бородой.

Он стискивал кулаки и крепко сжимал губы. В его позе было что-то вкрадчивое, робкое.

Он посмотрел на Логайра горящим взором.

— Нет, дорогой дядя, тут ты не прав. Мы собрались, дабы обсудить, как ее свергнуть, ту, коя иначе растопчет честь и могущество наших великих домов.

Логайр напрягся, глаза его негодующе расширились.

— Нет, — прохрипел он, — нет достаточной причины…

— Причины! — Бурбон выпрямился, его черная борода подпрыгнула вместе с челюстью. — Она обложила наши земли налогом более высоким, чем когда-либо было в наших традициях, и выкидывает целое состояние на поганых и грязных крестьян, она посылает к нам каждый месяц судей выслушивать жалобы со всех поместий, а теперь она будет назначать попов в наши земли, и у нас нет никакой причины? Она лишает нас наших законных прав в пределах наших же собственных доменов, а потом, венчая все это, оскорбляет нас же в лицо, выслушивая петиции одуревших нищих, допрежь склонить ухо к нашим!

Медичи нагнулся послушать тощего субъекта рядом с собой, потом выпрямился, слегка улыбаясь, и произнес:

— И разве существовал когда-нибудь обычай, чтобы монарх принимал петиции от своих крестьян в собственном Большом Зале?

— Никогда! — прохрипел Бурбон. — Но ныне наш благородный монарх ставит этот сброд впереди нас! И это, мой досточтимый герцог, только самые крупные из ее гнусностей и жестокостей, излитых на обычаи страны. И это пока она только дитя! Что она натворит, милорд, когда вырастет!

Он остановился перевести дух, затем мотнул головой и прокричал:

— Нет, дорогой дядя! Вы должны свергнуть ее!

— Да, — проговорил Медичи.

— Да, — провозгласили другие лорды.

— Да, — прокатилось, нарастая по всему залу, пока слово не вышло законченным, выкрикиваемое каждой глоткой снова и снова. — Да, да, да!

— А я говорю — нет! — проревел Логайр, поднимаясь во весь свой рост и во всю ширь, выглядя больше королем, чем герцогом.

Голос его стал только чуть спокойнее, падая словно колокольный набат.

— Она — сюзерен. Капризная — да, и горячая и своевольная, и норовистая. Но это же изъяны юности, ребенка, которого надо научить, что есть пределы его власти. Мы должны ныне показать ей те пределы, кои она преступила. Сие мы можем сделать, и ничего более. Наше дело не требует дальнейших действий.

— Женщина не может править мудро, — прошептал советник Медичи, и Медичи подхватил:

— Мой дорогой и добрый кузен, бог не создал женщину мудрой в делах правления.

— Да, дорогой дядя, — подал свою реплику Бурбон. — Почто она не дает нам короля? Пусть выходит замуж, если желает, чтобы этой страной хорошо управляли.

Род гадал, не был ли Бурбон разочарованным женихом. В нем было что-то неотчетливо развратное и совсем ничего романтического.

— Она правит по праву! — прогрохотал Логайр. — Она крови Плантагенетов, носивших корону сей страны с ее рождения. Как, дорогой племянник, ты столь легко забыл вассальную присягу, данную тобой славному имени?

— Династия разлагается! — прошептал блеснув глазами советник Бурбона.

— Да! — проревел Бурбон. — Кровь Плантагенетов стала жидкой и скисла, дорогой милорд.

«Ах, так, — подумал Род, — он больше не дядя…»

— Ослабела от ран, милорд! — напыщенно продолжил Бурбон. — Ослабела до того, что больше не смогла зачать для управления страной мужа, только женщину, отпрыска-девчонку с бабьими настроениями и прихотями! Род Плантагенетов иссяк и исчерпал себя, ныне нужна новая кровь для наших королей!

— Кровь Бурбонов? — поднял бровь в презрительной улыбке Логайр.

Лицо Бурбона побагровело, а глаза выпучились. Он начал было что-то плести, когда гладко вмешался голос Медичи.

— Нет, дорогой кузен, не кровь Бурбонов. Какую нам пожелать кровь для трона, кроме самой благородной на всем юге?

Логайр уставился на него, кровь отхлынула с его лица от шока и ужаса.

— Я не стану! — прошипел он.

— Да, милорд, мы это знаем, — гладко продолжал Медичи. — И все же нам нужна добрая кровь и человек добрый и решительный, человек молодой, дабы знал, что надо сделать и не колебался бы сделать сие.

Он повысил голос.

— Какой нам надобен король, кроме Ансельма, сына Логайра?

Голова Логайра дернулась, словно от пощечины. Он замер, лицо его побледнело до воскового цвета и приняло сероватый оттенок. Он потянулся за спину полупарализованной рукой, хватаясь за кресло — возраст тяжко упал на его плечи.