Белый князь - Юзеф Игнаций Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они были одни. Несмотря на большое усилие, Белый уже с трудом мог сохранить хладнокровие. Когда они вошли в шатёр и воевода указал на сидение, князь, до сих пор молчавший, поглядел на него, вызывая на разговор.
– Верьте мне, ваша милость, – начал Судзивой спокойно и холодно, – что только доброе желание в отношении к вам склонило меня к этому шагу. Не предсказывая ничего удачного для вас, князь, я хотел бы оградить вас от тяжёлой участи… от гнева короля, от большого несчастья, какое можете на себя навлечь.
Князь задвигался и прервал:
– За добрую волю спасибо, – сказал он, – но не думаю, что мне угрожает большая опасность. У меня есть друзья, терять – почти нечего, для получения – кто знает, сколько… Вы тоже нуждаетесь в покое…
Судзивой всматривался в него.
– Если вы, князь, будете заблуждаться тем, что оружием что-нибудь добьётесь от короля, увы, это плохо кончится. Моих сил более чем достаточно для захвата ваших замков, так же как мы взяли Влоцлавек. Захватить его неожиданно было легко, никто тогда не предчувствовал никакого нападения; удержаться, князь, вы не сможете.
По губам Белого пробежала принуждённая улыбка.
– Король Людвик так разгневан на вашу милость, что в своих письмах приказывает поступать без милосердия, не смотря ни на что. И за вашу жизнь я не могу ручаться.
Услышав это, князь побледнел.
– Даже в худшем случае, – сказал он, – королева меня защитит.
– Не знаю, – ответил Судзивой, – но могу гарантировать то, что королева очень недовольна вашей милостью. Можете держаться сколь угодно долго, в конце концов попадёте в мои руки – это неизбежно.
Белый пытался ещё улыбнуться, но его наполовину нарисовавшаяся улыбка сменилась выражением грусти, прежде чем расцвела. Судзивой стоял и говорил дальше:
– Верьте мне, князь, даю вам рыцарское слово – хочу вас спасти, а иного спасения не вижу, чем смирение и обращение к милости и прощению короля.
Белый вскочил со стула.
– Но я хочу, я должен иметь мой удел, – воскликнул он. – То, что Казимир мне заплатил за него, было издевательством, не ценой. Мне принадлежит Гневков, Казимир был ко мне враждебен, я был вынужден убегать от его гнева. Удел принадлежит мне.
– Не отрицаю, что и негодование, и кое-какое право вы можете, князь, иметь, – сказал Судзивой, – но легче приобретёте сочувствие и милость, когда захотите попросить, когда взовёте к сердцу короля, не провоцируя его. Он сильный, его это обижает… Король Венгрии, Далмации и Польши всё-таки в силах победить вас, а если не применяет всей силы, то потому только, что слишком уверен в ней.
Белый опёрся на руку и задумался.
– Рассудите, ваша милость, рассчитайте, что лучше, – прибавил Судзивой. – Я вынуждать вас не хочу, не могу, но прошу, чтобы вы сжалились над собой.
– А вы мне ручаетесь за короля? Он отдаст мой Гневков? – воскликнул вдруг Белый, поднимая глаза.
– Я гарантирую только то, что всеми своими силами буду поддерживать ваше дело, – проговорил Судзивой. – Мне ничего не поручили; то, что делаю, делаю от собственного сердца и побуждения, король об этом не знает. Я использую всевозможные средства, чтобы вымолить у Людвика прощение.
– Прощение! – подхватил обиженный князь. – Но я ни милости, ни прощения не требую – хочу справедливости!
– У короля свой закон, – ответил Судзивой. – Он не отобрал у вас Гневкова, он перешёл по наследству от Казимира. Он вас не обидел, но может быть милостивым и достаточно добрым.
Лицо князя нахмурилось.
– Верь мне, воевода, – сказал он, – если так мы будем говорить, ничего не добьёмся.
– Меня это будет угнетать, – сказал Судзивой, – иначе я не могу.
Беседа на мгновение прервалась, воевода налил кубки, подал один князю, а, увидев, что, поднося к губам свой кубок, Белый колеблется, словно чего-то в этом напитке боялся, он гордо улыбнулся.
– Я сам пью, – сказал он обиженно, – поэтому, князь, у тебя есть доказательства, что не подаю тебе яда, а кубками мы можем обменяться.
Белый покраснел, смешался и тут же выпил поданный кубок.
Он был рассеян, беспокоен и грустен. Судзивой остался таким, каким был, только любезностью в приёме награждая неприятное впечатление, какое производили на князя его слова.
Белый не начинал заново разговора.
Сидел какое-то время молчаливый и погружённый в себя.
– Самый бедный из землевладельцев, – произнёс он наконец, – имеет кусок земли, на котором он пан; почему меня лишили моего наследства?
– Ваша милость сами от него отказались, – сказал Судзивой, – вступив в монастырь и поклявшись жить в бедности. От этих клятв, как у нас говорят, папа вас не освободил, и король настаивает на том, что вы вернулись в монастырь.
– Нет, папа освободит меня! – воскликнул князь. – Не думаю возвращаться, нет!
– И в этом король мог бы быть полезен, появившись в Риме, – сказал воевода, – но нужно, чтобы вы его, князь, задобрили, а тут ничего другого не придумаешь… только отдать ему замки и просить, чтобы он вернул милость и благосклонность.
Князь покачал головой, но можно было понять, что те надежды, с которыми он прибыл, расшатались, что ослаб и не знал, как поступить.
Судзивой постоянно повторял одно и то же. Белый сопротивлялся всё слабее, наконец протянутый аж до вчера разговор закончился тем, что, не дав никакого решительного ответа, князь просил несколько дней на раздумье и, спешно оседлав коня, умчался от воеводы.
В дороге Гневош тщетно пытался что-нибудь от него узнать. Нагнувшись к шее лошади, он бросал дикие взгляды, всю дорогу гневно вздрагивал, а, прибыв в Гневков, он бросился на постель, ни на какие вопросы не отвечая.
На следующий день он встал рано и пошёл осмотреть замок, посчитать своих людей, сердясь и бурча. Вернувшись домой, он лёг, позвав к себе Буська. Певец и сказочник сидел долго, прежде чем дождался от него слова.
Он вскочил с кровати и вдруг воскликнул:
– Бусько, они все предатели, они в конце концов меня убьют или отдадут в руки королю. Я предпочитаю сам ему сдаться!
Бусько аж подскочил на своём сидении.
– Сдаться? – крикнул он. – Имея три замка? Сдаться?
– Завтра их, возможно, будет два, а послезавтра ни одного, – сказал иронично князь, – люди бегут, а землевладельцев уже половины не стало. Великополяне, что меня в это втянули, покинули меня… исчезли. Я бы предпочёл прославлять Бога у Св. Бенигна.
Старый сказочник задумался.
– А! Да, – сказал он, – вино было хорошее, но
