Империя - Гор Видал

— В аренду! — Понсефот покачал головой и зажмурил глаза, как бы не желая лицезреть подобного вероломства.

— Разве Англия не получила Коулун в аренду от Китая?

— Это был прямой деловой договор, касающийся только одного порта, — стремительно выпалил Понсефот. — Ничего общего с захватом всей Маньчжурии и Порт-Артура. Это же целое королевство!

— Так или иначе, он гарантирует, что Россия будет соблюдать старые китайские договоры с каждым из нас.

— Вы ему верите?

— Конечно, нет. Но я заставил его сделать шаг, то, чего русские так не любят. Они не хотят огласки. Так вот, он предоставил мне право построить на его словах конструкцию по моему усмотрению. Поэтому очень скоро свой шаг сделаю я. Я полагаю, дорогой Понсефот, что я… что мы сумеем их всех обыграть.

— Кажется, вы его раскусили, — сухо ответил Понсефот.

— Я взываю лишь к благородным чувствам человечества.

— Подождите, пока вам придется иметь дело с японцами. Благородство им неведомо. И вообще они не принадлежат к человечеству.

— Внеземные?

— Вот именно. Это лунатики.

Президент снова появился в Восточной гостиной. Но теперь его сопровождала не миссис Маккинли, а Дел с Каролиной.

— Можно подумать, что они — его дети, — не слишком тактично заметил Понсефот.

— Скорее, как сын и невестка, — парировал Хэй. Ему еще надо понять, чем Дел так обворожил президента. Разумеется, Дел ему ничего не сказал. Лишь случайно он узнал, что Дел был у президента на семейном обеде и сопровождал его на автомобильной прогулке. Совершенно очевидно, что его сын — прирожденный придворный.

То же самое думала и Каролина, только сейчас она была в этом не вполне убеждена. Ее впервые пригласили на обед к Маккинли. Кроме нее гостями были Дел и мистер и миссис Чарльз Дж. Дауэс. Она склонна была считать, что Дел как бы заменяет президенту сына, которого у него никогда не было. И что скорее президент играл роль придворного по отношению к Делу, давая ему разного рода советы, прежде всего — какое блюдо отведать. Что касается еды, то ее в семейной столовой было настоящее изобилие. О беседе такого нельзя было сказать. Миссис Маккинли выпила бульон, съела куриную ножку. Дауэсы говорили и смеялись за четверых, в том, очевидно, и состояла их функция, подумала Каролина. Президент ел за двоих, Дел держался скромно.

Теперь они стояли перед мраморным камином в ужасающей, по мнению Каролины, Восточной гостиной, президент пожимал руки гостей и вел величественные беседы с теми, кто к нему подходил. В короткие интервалы между тем, что Каролина определила как рукоположения, президент говорил ей о Деле.

— Пока я здесь, — сказал он медоточивым, даже на критический слух Каролины, голосом, — он далеко пойдет. Это тот человек, который нужен здесь, где… — Как-то так получалось, что Маккинли не давал себе труда завершать потенциально интересные высказывания и делать какие-то выводы; таким способом он лишал собеседников возможности себя цитировать. Сначала он нагонял на Каролину скуку, потом ее стала восхищать доведенная до совершенства осторожность его речи, ничего не оставлявшая на волю случая. Если и не интеллектуал, то уж, конечно, человек, изощренный в тонкостях искусства политики. Правда, Каролина уже поняла, что ее собственные критерии интеллектуальности чисто европейские и традиционные. Для нее интеллект был просто свидетельством цивилизованности. Поэтому она ни в малейшей степени не была готова к встрече с умом, лишенным всякой цивилизованности, но способным к быстрым суждениям и разумным действиям. Маккинли едва ли имел понятие о Цезаре или Александре Македонском, и все же завоевал почти столько же земель, сколько каждый из них, ни разу не покинув этот ужасный дом и действуя посредством вездесущего телеграфа и столь же могущественного телефона.

— Он, думается мне, такой, каким был вероятно его отец, когда работал в этом доме. — Дел говорил Каролине, что президент редко упоминал кого-либо из своих предшественников, эта уникальная особенность роднила его с Линкольном. — Я полагаю, что пребывание в Претории закалит его, и тогда… — Появление сенатора Лоджа вызвало на лице президента улыбку, в которой угадывалась неподдельная теплота. У Маккинли можно многому научиться в смысле лицедейства, подумала Каролина. Тем временем Дел, который их не слышал, разглядывал гостей, собравшихся отмечать наступление Нового года — или нового столетия — в обществе президента. В дальнем углу гостиной стояла очень хорошенькая Маргарита Кассини; девочка из кардебалета, наряженная как настоящая дама, злорадно усмехнулась про себя Каролина. Обольщая вертевшихся вокруг нее конгрессменов, она не спускала глаз с Дела; по всей видимости, он ухаживал за Маргаритой куда более серьезно, чем признался Каролине, которая к своему неудовольствию вдруг поймала себя на том, что ревнует; разве ревность не признак любви? спросила она собственную Маргариту, и та кисло ответила: «Скорее, это признак эгоизма».

Президент поздравил Лоджа, похвалив его блистательную деятельность, и Лодж, улыбнувшись своей лисьей улыбкой, повернулся к Каролине.

— Вы все еще испытываете удовольствие от этой варварской страны?

— Варварской — это ваши слова, мистер Лодж. Меня восхищает ваша — наша цивилизация. Светоч для всего мира, сказала бы я.

— Вы и говорите это на страницах «Вашингтон трибюн».

— Это, наверное, заголовки. Я их никогда не читаю. Мне нравятся только…

— Убийства?

— Наше последнее увлечение — подброшенные младенцы. Не думала, что вы следите за нашей газетой.

— О, я пристально слежу за вами.

— За убийствами?

— И за подброшенными младенцами.

— А договоры? — Каролина нанесла удар, хотя и не сильный, с ее точки зрения. Ей нравилось заставлять хмуриться строгое сенаторское лицо. Поговаривали, что Лодж изо всех сил действует против договора своего друга Хэя о каналах.

— Милая мисс Сэнфорд. Договор, пока он не представлен в сенат, вещь чисто платоническая. Затем мы — две трети из нас — должны дать ему телесное воплощение.

— Я могу вас процитировать?

— Позвольте мне сначала процитировать в сенате самого себя. Потом эти слова в вашем распоряжении. Вы намерены продолжать издание газеты?

К этому вопросу Каролина была уже привычна.

— Почему бы и нет? Кроме того, мистер Маклин готов меня финансировать.

— Маклин? С какой стати?

— Чтобы я не продала газету Херсту.

— О! — Лодж пришел в восторг. — Многие из нас готовы будут заплатить вам, сколько скажете, лишь бы не допустить этого типа в Вашингтон. — Лодж посмотрел на Дела. — Когда он уезжает в Преторию?

— В следующем месяце.

— Один?

— Один.

Генри Адамс устроил Делу прощальный обед, и, по мнению Хэя, он был мрачен, как сам февраль, самый неприятный месяц в Вашингтоне. Хэй явился первым, Адамс показался ему похожим отнюдь не на легендарного ангелоподобного дикобраза с Лафайет-сквер, а ощетинившегося колючками ежа.

— Я потерял всякий интерес к табаку и шампанскому. — Адамс стоял под блейковской картиной, запечатлевшей безумие Навуходоносора. Уильям подбросил поленья в камин.

— У вас остается ваша Дона. — Хэй закурил предобеденную сигару, что было строжайше запрещено Кларой.

— Она стала музой поэта, да поможет нам бог. До смешного юный поэт. — Упитанно-круглый Адамс был само раздражение, да он этого и не скрывал. — Я получил письмо от Дона Камерона. Он на острове Святой Елены и приглашает меня его навестить. Должно быть, чтобы напомнить ему о жене. Если бы не тринадцатое столетие, я бы покончил с собой.

— В таком случае нам нужно снова и снова благодарить мадам Пулар за ее омлеты.

— Я нахожу в них что-то готическое, на манер Мон-Сен-Мишель. — Хэя не вдохновляла идея Святой Девы, заворожившая Адамса. Он начинал даже опасаться, как бы в один прекрасный день его друг не обратился в католичество.

— Пожалуй, это уподобление несколько чрезмерно. Кстати, Лоджа сегодня не будет.

Хэй почувствовал, как радикулитная боль искрой пробежала по его левой ноге.

— Значит ли это, что он намерен отвергнуть мой договор?

— Я давно уже не имею ни малейшего представления о его замыслах. Он не менее ужасен, чем мой братец Брукс.

Хэй только что прочитал последнее сочинение Брукса Адамса под названием «Естественный отбор в литературе». С присущей Карлу Марксу прямолинейностью Брукс проследил упадок Британской империи через ее литературу — от мужественного сельского воителя Вальтера Скотта до изнеженного боязливого горожанина Чарльза Диккенса. Восхождение мистера Микобера по всей видимости символизирует закат Англии.

— Брукс пишет мне регулярно, — осторожно заметил Хэй, зная, какое раздражение младший брат вызывает в старшем. — Он пришел к выводу, что России предстоит либо пережить социальную революцию, либо приступить к внешней экспансии.