Рыба, кровь, кости - Лесли Форбс

— Они превращают отбросы в сад? — спросила я, не веря своим ушам.

— Более того. Эта местность также снабжает Калькутту свежей рыбой, которую разводят в запруженных водоемах со сточными водами — бхери, — видишь, вон там. Нечистоты — весьма питательная пища для рыб. И как оказалось, рыба также очень эффективно борется с водными бактериями. Настоящая проблема не в мусоре, а в его нехватке. Жилищное строительство в городе переживает не лучшие времена, и это разрушает всю систему бхери, так что рыба поставляется на рынки очень нерегулярно.

— Рыба? С этих… мусорных полей?

— Ну конечно! — Ник веселился от души. — Но не пугайся. Так называемый Город Будущего в «Диснейленде» во Флориде перерабатывает свои жидкие отходы в подобных озерах. — В его глазах плясали смеющиеся чертики; он упивался каждым поворотом и скачком моих мыслей. — А как можно сомневаться в великом боге Диснее?

Ужаснуться или изумиться?

— Та рыба, которую мы ели на днях…

— Разумеется, отсюда! Если тебе от этого станет легче, я сам вырос на рыбе из этих болот.

Такси высадило нас у края дамбы, проходившей между двух неглубоких озер.

— Вернемся примерно через час, — сказал Ник водителю.

В отличие от обычных индийских таксистов, этот настоял на том, чтобы мы сразу заплатили за первую часть пути; от такого свидетельства неверия в наше благополучное возвращение даже Нику стало не по себе.

Мы зашагали в сторону городка из домиков с покрытыми дерном крышами, расположенного на дальнем берегу озера; это было похоже на путешествие во сне, когда, сколько бы ты ни шел, цель не становится ближе. Мне постоянно приходилось напоминать себе, что самые опасные запахи — это те, которых вовсе не чуешь. Когда мы дошли до поселка, Ник спросил дорогу у двоих мужчин, и они молча указали нам на растянувшийся поодаль беспорядочный лабиринт соломенных хижин, стены которых были покрыты всем, чем только можно, от расплющенных консервных банок до плетеных травяных циновок. Тростниковых циновок, поправил меня Ник: дарма.

— Я думала, это означает судьбу.

— Пишется по-другому. И это не судьба: это установленный общественный порядок, то, как все должно быть, дхарма…

Судьба — этот неопределенный, произносимый с придыханием звук после «д».

Что-то знакомое в бдительной нищете деревни разворошило воспоминания о стоянках для трейлеров, на которых останавливалась моя семья. Как и на тех прибежищах, где трейлеры стояли вплотную друг к дружке, дверьми здесь чаще всего служили занавески из клочков ткани или крытые тростником рамы из бамбука, привязанные к хижине ненадежным куском бечевки; часто лачуги охранялись собаками, чей зад помнил слишком много пинков, собаками, скалившими зубы при нашем приближении. Здесь были люди; мы заметили, как они закрывали двери или исчезали за углом в тесных закоулках, которые Ник назвал «гули»,[46] — слово из сухой страны каньонов, которую моя семья пересекала по краю долины Монументов, слово, указывающее, что это не рукотворное сооружение, а геологическое обнажение пород, выброшенных наружу каким-то речным смещением пластов в далеком прошлом. Хрупкое и постоянно меняющееся, но все же долговременное.

Ник сказал, что «гули» — англо-индийское слово, обозначающее узкий безымянный переулок. Скорее сточная канава, чем проход.

— Мне оно напоминает глотку, что-то такое, что захлопывается, когда ты глотаешь, — добавил он. — Или гули-гули — как голубей подзывают.

Его рассеянный ответ не сочетался с настороженным видом. Он держался уже по-иному, расправив плечи. Будь он собакой, он бы ощетинился.

Между хижинами было слишком тесно, чтобы идти рядом. Двигаться быстро мы также не могли, так как нам постоянно приходилось обходить струйку открытого водостока, извивавшегося посередине между узкими тропками, словно пересохший ручей, который врезал эти разрушенные гули в окружающий пейзаж. Почти дыша в затылок Нику, я никак не могла избавиться от неприятного покалывания в спине. Подобное чувство беззащитности терзало меня, когда я ходила по улицам возле Эдема после убийства Салли. Чувство, что за тобой наблюдают, идут по пятам.

Мы еще порядочно попетляли, возвращаясь на те же самые места, но вдруг одна из наших тропинок расширилась, образовав пространство размером с маленький дворик, в котором на корточках сидела женщина и доила корову. И женщина, и корова бросали на нас беспокойные взгляды. Ник вежливо обратился к ней — я не понимала, что он говорит, но слова звучали успокаивающе. Я услышала, как женщина пробормотала что-то в ответ. Она махнула рукой еще дальше вглубь лабиринта и вместе с молоком выдавила еще пару замечаний, не поднимая головы, — в отличие от коровы, которая угрожающе выставила на нас рога.

Мы прошли еще немного по переулку, который указала нам женщина, и тут Ник остановился.

— Мне это не нравится, Клер. Думаю, нам лучше вернуться обратно.

— Почему? Эта женщина вроде поняла, о ком ты спрашиваешь. Разве она не сказана тебе, куда идти?

— Не совсем.

— Значит, она не сказала тебе, где живет семья этого парня? Ник?

— Сказала приблизительно. — Он кинул взгляд в ту сторону, откуда мы пришли. — Еще она сказала, что муж этой женщины приезжает к ней время от времени. Он все-таки не скрылся из Калькутты.

— Так это здорово! Может, он будет там!

— Не здорово. У меня создалось впечатление, что люди здесь вовсе не счастливы от того, как ЮНИСЕНС обошлась с его семьей.

Мне не хотелось возвращаться ни с чем.

— Пожалуйста, Ник, может, мы просто найдем эту женщину и…

— И что?

— Мы можем назваться сотрудниками ЮНИСЕНС, сказать, что они сожалеют о том, что она лишилась дохода, можем дать ей денег в качестве компенсации. Пожалуйста, Ник.

Он втянул голову в плечи, дернул подбородком в знак неохотного согласия и снова пошел дальше развинченной тяжелой походкой настоящего мужчины. Я заметила, что свою пластиковую руку он засунул поглубже в карман, скрывая всякое проявление слабости.

Мы нашли жену химика на другом перекрестке, неподалеку; она сидела по-турецки рядом с тростниковым шкафом, на единственной полке которого стояли банки с леденцами немыслимых расцветок. Вокруг нее играли дети, а перед ней на листе аккуратным рядком были выложены самые маленькие рыбешки, каких я когда-либо видела. Едва Ник заговорил с ней, она встала, одним грациозным движением собрала всю рыбу и детей и медленно пошла прочь, стараясь увести свое потомство с собой. Однако было не так-то просто оттащить детей от первого увлекательного зрелища, выдавшегося им за целый день. Яростно сося пальцы, выпучив на меня глаза, явно не желая расставаться с нами, они цеплялись за ее сари, как якоря, тянущиеся вслед за лодкой.

Насколько я могла судить по ее жестам, Ник недалеко продвинулся со своими расспросами. Еще минута, и эта женщина исчезнет в одном из бесчисленных проходов, похожих на сточные канавы, и мы вернемся туда, откуда начали, только чуть больше вспотев.

Подойдя ближе к женщине, не обращая внимания на руку, вытянутую Ником, чтобы остановить меня, я сказала:

— Я родственница Джека Айронстоуна. — Зачем-то я повысила голос, как часто делают глупые люди в разговоре с иностранцами. — Мы пришли от него. Айронстоун. Сотрудник вашего мужа. Он очень сожалеет о том, что случилось с вашей семьей. У нас для вас есть деньги от него. — Я пошарила в сумочке и вынула пригоршню рупий.

— Ты рехнулась! — прошептал Ник, хватая меня за руку.

Женщина попятилась, а дети по-прежнему висели на ее сари. Остался один ребенок, смышленый оборвыш, который уставился на деньги, как голодная одичавшая собака на кость. Догадаться о его возрасте было невозможно.

— Джек Айронстоун, — повторила я мальчику, — ты знаешь его.

Вокруг начали собираться люди. Мужчины преградили путь, по которому мы пришли. Они что-то бормотали, и до нас изредка доносились слова «Айронстоун» и «ЮНИСЕНС» — долетали и тут же снова тонули в сердитом непонятном ропоте. Похоже, имя моего родственника было не такой уж хорошей рекомендацией. Я повернулась к мальчику. Внезапно рука Ника отпустила мою. Я обернулась и увидела, что его окружили и теснят мужчины. Он исчезал в толпе. Мне слышен был его голос, он что-то говорил им, объяснял на каком-то языке, должно быть бенгальском, потому что, ясен пень, это не английский, он указывал на меня, а может, махал мне, чтобы я уходила, не знаю.

Я пыталась втиснуться обратно в толпу, решив, что нельзя терять Ника из виду. Пока я его вижу, все в порядке. Но между нами люди, они встают на моем пути, не то чтобы отталкивая, но и не отступая. Одни лица напряженные и суровые, другие жалкие и лоснящиеся, как поношенная одежда. «Одежда мертвецов» — вот как Робин называл наряды наших родителей, говоря, что, когда доживет до их лет, то никогда не будет носить ничего из секонд-хенда. Только вот он, конечно, так и не дожил до их лет.