Плач Агриопы - Алексей Филиппов

Управдом зажмурился. С силой свёл веки — так, что перед глазами поплыли цветные круги. Нет времени и возможности консультироваться с латинистом. Нужно думать собственной головой. Он пришёл сюда за информацией. А что узнал? Да практически ничего, кроме единственного факта: Струве чего-то боится. Что он там бормотал: «Старший, болезнь»? Может, это значит: «Старшая болезнь, болезнь болезней, королева чума»? Этакая начальница недугов? А ещё там было: «Защищаешь я, защищай ты». Может, это значит: «Защитишь меня — и я защищу тебя в ответ»? Чёрт! Как же всё притянуто за уши! Бесспорен только страх Струве. Он боится. Он просит защиты. Предлагает ли что-то взамен? Пока не защитишь — не узнаешь!

Павел медленно, словно сомневаясь в правильности поступка, набрал новое смс Людвигу: «Можешь сделать фото мушкета и прислать мне?»

На сей раз ожидание затянулось. Павел видел на экране, как психиатр и медсестра накрыли Струве одеялом по самый подбородок. Ищенко наклонился к пациенту и что-то сказал ему, расплывшись в широкой дружелюбной улыбке. Потом ухватил медсестру за локоток и повлёк к выходу.

Айфон громко заверещал. Вместо словесного ответа во весь дисплей развернулась фотография. Мушкет, каков он есть! Людвиг подошёл к выполнению просьбы Павла творчески: подобрал ракурс, с которого серебряная змея в упор смотрела на камеру.

Управдом вскочил с табурета, бросился навстречу Ищенко и его подчинённой.

- Вы куда? — Психиатр попробовал преградить дорогу, но управдом толкнул его плечом и прорвался к кровати Струве.

Профессор засыпал. Павел подумал, что лекарство уже давно должно было отправить его в царство Морфея, но Струве, отчаянным усилием воли, сопротивлялся сну. При виде Павла его глаза наполнились страданием и мыслью.

- Нет защита я — нет пища никто, нет свет никто, — да конец, да окончание, да ночь все, — Внятно произнёс страдалец, сверкнув глазами.

- Вот! — Павел сунул под нос Струве мерцавший дисплей айфона. — Это — защита? День? Жизнь? Спасение?

- Что вы творите? — Ищенко схватил Павла за рукав, но тот дёрнул рукой и с лёгкостью освободился.

- Защита. День. Жизнь. Спасение. — Повторил Струве, близоруко вглядываясь в фотографию. И вдруг, в одно мгновение, изменился. В глазах заплескалось узнавание. Казалось, Струве, словно потерпевший крушение, притерпевшийся к островной жизни, Робинзон, увидел, после долгих лет ожидания, парус на горизонте. Неверие, надежда, восторг, — отражались попеременно на его лице. Он оживился, воспрял, попробовал встать. Если бы не Ищенко, буквально вдавивший плечи Струве в матрас, последний бы спрыгнул со своего ложа, — и лекарство было бы ему не указ.

- Защита! Быть! — Выкрикнул профессор, для наглядности тыча указательным пальцем в дисплей Айфона. — Спасать я да, спасать все да!

- Охрана! Где охрана? — Разорялся Ищенко.

- Сюда! Скорей! — Распахнув входную дверь комнаты-палаты, кого-то звала верноподданная Наташа.

Следующие пятнадцать минут Павел слышал только крики и восклицания. Ищенко кричал на Павла, на двух дюжих охранников, явившихся на Наташин зов, на Наташу. Охранники покрикивали на Павла и подталкивали, подгоняли его к выходу. Наташа взвизгивала от нервного возбуждения, наблюдая, как охрана пытается скрутить Павла. И ещё — пытался докричаться до всего мира профессор Струве, пока Ищенко со злости не вколол ему вторую дозу успокоительного.

- Вон! — Человек в форме выпихнул Павла из дверей клиники с такой силой, что тот долетел до самой Яузы. Дверь салатового особняка закрылась. Павел встряхнулся. Презрительно фыркнул. Стычка пробудила в нём боевой дух, дремавший и старевший вместе с телом год за годом. Уныние отступило, но холодной змеёй зашевелилась под сердцем тревога. Управдом не нуждался в консультациях с Людвигом, чтобы заключить: профессору Струве грозила опасность, и он, Павел, был, пожалуй, единственным человеком на планете, который в эту опасность верил. Мир полон скептиков. Но некоторые из них злят сильнее прочих.

- Вас бросает из огня да в полымя, — Голос Людвига в телефоне звучал еле слышно; его заглушали какие-то инородные шумы, потрескивания, а иногда в разговор тонкой нотой врывался визг циркулярной пилы. Связь была аховая. Однако изумление латиниста явственно сквозило даже сквозь прорву помех. — Ещё недавно вы оспаривали очевидное, а сейчас бьёте тревогу там, где я лично не вижу особых поводов для беспокойства. И почему вы не рассматриваете версию, предложенную лечащим врачом? Возможно, Струве — не тот, кто нам нужен. Возможно, его и впрямь оглушили ударом по голове, чтобы ограбить. Результат — травма. С головой не шутят.

- Я же тебе объясняю, — Павел начинал раздражаться — не столько на собеседника, сколько на телефонную компанию. — Он увидел мушкет на фотографии — и чуть к потолку не взвился. Эта вещь ему знакома, я уверен.

- Возможно. Но что за злодеев боится профессор? Если он — не он, а некто из далёкого прошлого, — кто этому пришельцу может угрожать в нашем времени? Кому он здесь нужен? И почему электрик, по вашей версии — фальшивый, не причинил вреда Струве, если находился от него прошлой ночью в двух шагах?

- Я не знаю… не знаю… — Павел растерялся. Подумал, что Людвиг, со своим умением повернуть всё, в мгновение ока, с ног на голову, наверняка был бы великолепным иезуитом. Ему самому самое место в средневековье, на каком-нибудь историческом диспуте по вопросам веры.

- Ладно, ладно! — Словно осознав, что перегибает палку, латинист переменил тон. — Я не исключаю, что вы — правы. Просто ваш рассказ — как раз то, во что не хочется верить.

- Почему? — Удивился управдом. Он-то полагал, Людвиг обрадуется реакции Струве на мушкет, даже втайне гордился собственной изобретательностью.

- А вы подумайте, — латинист тяжело вздохнул. — Если борцу с чумой, в теле доктора Струве, что-то угрожает — значит, та же самая угроза нависла над всеми нами. Вам придётся быть предельно осторожным. Это первое. И второе — я попросту не знаю, что посоветовать вам сейчас. В больницу вас больше не пустят. Выкрасть Струве — не получится. Как быть?

Павел отчего-то почувствовал страх — это Людвигово «Как быть» означало капитуляцию. Чуда не произошло: визит в клинику оказался провальным; вопреки книжной классике приключенческого жанра, одно событие не потянуло за собою другие. Таинственный доброжелатель не явился, чтобы взорвать стену темницы Струве и вызволить узника. Медсестра Наташа не сунула тайком в карман Павла записку — что-нибудь вроде: «Если хотите освободить профессора — приходите к чёрному ходу клиники в полночь».