Пес Господень - Геннадий Прашкевич

Он поднял голову и пробормотал:

– Похоже, Господь не собирается останавливать этот ужас…"

XV–XVI

"…птица феникс.

Она редко появляется на людях, может, раз в тысячу лет. Но если появляется, это знак свыше того, что где-то падет великая твердыня.

Разве не феникс распростер огненные крыла прямо над Константинополем?

Алипий бормотал по привычке.

Ганелон и Алипий осторожно шли по краю мостовой, прячась в тени, густо отбрасываемой многоэтажными глухими зданиями, в которых, несомненно, таилась жизнь.

Но именно таилась.

Люди боялись даже выглядывать в окна. Нигде не светился ни один огонек.

Аркады, портики, колонны.

Иногда встречались каменные здания в девять этажей.

Они походили на горы.

Ганелон взирал на такие здания изумленно.

Так же изумленно он обошел на какой-то темной площади каменный столп, под которым дурно пахло. Там наверху, торопливо объяснил Алипий, уже десять лет сидит святой человек. Он дал обет не сходить со столба, пока у неверных снова не будет отнят Иерусалим. Но, похоже, уже сегодня святого человека свергнут с его столпа.

Гордыня.

По каменной мостовой, громко звякая подковами, но не отдавая никаких команд, промчался отряд греческих всадников.

Ганелон и Алипий немедленно отступили в густую ночную тень.

Двухъярусный аквекдук.

Совсем как в Риме.

Ганелон невольно осмотрелся: не видно ли где волчицы, оберегающей, но как бы иногда и оплакивающей Рим? Неужели и здесь в пустыне гигантского выжженного города городов скоро будет стоять и выть одинокая волчица, задирая к небу острую морду?

Волчицу он не увидел.

Зато в тени еще одного здания они наткнулись на зарубленного секирами человека. Он был огненно рыжий, они хорошо увидели это в отсветах пожаров. Он, наверное, от кого-то убегал. Но Господь почему-то не дал ему убежать.

И увидел Ганелон грех.

И увидел Ганелон бесцельность ночного ужаса. И Луну, в которой не было необходимости. И пламя пожаров, которые некому было тушить.

И бегущих в ужасе людей, не знающих цели своего бега.

На какой-то площади они увидели асикрита, уже не имеющего даже своей разгромленной канцелярии, а потому накрепко прикрученного веревками к столбу. Неизвестно, кто и за какой проступок привязал его к столбу. Несчастный призывно кричал, пытаясь обратить на себя внимание, но никто не останавливался, никто даже на мгновение не хотел задержаться, будто там, куда они бежали – к Харисийским воротам, к воротам святого Романа, к дворцу Пиги, к монастырю святой Марии, к Золотым воротам, к площади Тавра, в Филадельфию – этого асикрита никакое утешение ждать не могло.

Ганелон был изумлен.

Только что пустые улицы вдруг заполнились бегущей толпой.

Будто незримый взрыв вдруг выбросил многочисленных людей на улицы и они бросились бежать к дальним воротам, наверное, еще надеясь успеть выбраться из обреченного города. Успеть выбраться из поверженного города до того, как в дверях каждого дома возникнут вооруженные латиняне. Никто не хотел даже на мгновение остановиться перед привязанным к столбу асикритом, чтобы прервать его мучения хотя бы ударом ножа.

На некоторых улицах испуганные греки бежали так густо, что простор улиц оказывался им мал.

И увидел Ганелон ужаснувшегося ромея в льняном хитоне, в штанах из хорошей тонкой шерсти и в поясе, шитом золотом и украшенном инкрустациями. Сапоги на ужаснувшемся ромее были с выгнутыми носками, но красивый плащ порван в нескольких местах. Лицо ромея заливала кровь, но он бежал терпеливо и молча, ни разу не вскрикнув, ни разу не застонав. Зато конный латинянин-копейщик, гнавший ромея по улице, был радостно возбужден. Он, наверное, решил, что пленил самого эпарха – главу города городов, но на самом деле обманувшийся видом льняного хитона и штанов из хорошей шерсти латинянин гнал перед собой всего лишь логофета, начальника совсем небольшого, хотя Алипий, увидев такое, все равно застонал.

Ганелон подтолкнул Алипия:

– Торопись!

– Но ты ведь меня отпустишь? – простонал Алипий. – Отец Валезий сказал, что ты отпустишь меня.

Ганелон не ответил.

Далеко позади на берегу Золотого Рога все выше и выше поднималось в небо косматое пламя, подернутое тучами жирного дыма. В неверном колеблющемся свете Ганелон вдруг увидел каменные триумфальные ворота, в проеме которых молча стоял конный рыцарь.

Он стоял совершенно неподвижно, как статуя, устало опустив голову в квадратном металлическом шлеме, отставив влево поблескивающий железный локоть и упершись железной перчаткой в железное бедро. Забрало шлема было поднято, но Ганелон не видел лица. Просто тьма, закованная в железо.

Белая лошадь, прикрытая белой попоной, стояла столь же неподвижно, столь же устало опустив белую голову к голым камням мостовой, только уши ее иногда бесшумно стригли ночной воздух.

Латы рыцаря тревожно отсвечивали.

В неясном лунном свете прямо над головой конного рыцаря прямо на каменной арке триумфальных ворот Ганелон явственно различил надпись, сделанную по-гречески:

«Когда придет Огненный король, мы сами собой откроемся.»

Предсказание сбылось.

Огненный король пришел.

Пожар освещал всю Азию.

Великий пожар отбрасывал отсветы на Африку и Европу.

Есть много способов убивать людей.

В эту бесконечную ночь, освещенную Луной и заревом бесчисленных пожаров, Ганелон и его печальный спутник везде видели смерть. Они бежали от нее, но они везде на нее натыкались. Они бежали от нее, но всюду слышали ее дыхание, ее вопли и стоны.

На улице Меса, где-то у церкви Святых Апостолов, у каменных амбаров-камаров, из-под стен которых густо несло разлитым вином, они увидели со стороны отбивающегося от нескольких тафуров рослого грека-священнослужителя. Грек был в сутане и отбивался от тафуров паникадилом. Одних он, наверное, убил, по крайней мере, двое латинян валялись на мостовой, но остальные дружно шли на него сразу с трех сторон, пригнувшись, размахивая тяжелыми дубинами и зажав в руках короткие кинжалы.

Кровь.

Отсвет пожаров.

Дальние голоса – как гул прибоя.

Ганелон знал, что они идут по улице Меса.

Он знал, что улица Меса, иначе Средняя, это как бы огромный распахнутый крест, на распахе которого стоят Милий и Харисийские ворота, а в основании еще одни ворота – Золотые.

Вероятно, по пути они пересекли площадь Августион. Ганелон хорошо запомнил каменную фигуру богини Августы, слепо вознесенную над ночной площадью.

Еще он запомнил площадь, всю целиком вымощенную мраморными плитами. Площадь показалась Ганелону адом. Это был некий освещенный пожаром и вымощенный мрамором ад, густо запруженный бегущими людьми. Некоторые из людей даже не кричали, настолько велик был ужас перед ворвавшимися в город латинянами.