Культурные истоки французской революции - Роже Шартье
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Итак, рассматривать ли только одно последнее столетие или несколько столетий, не подлежит сомнению, что за три последних десятилетия Старого порядка число ученых-правоведов выросло как никогда: за десятилетие с 1680-го по 1689 год степень бакалавра права получали приблизительно 680 человек в год, в 1710—1750 годах — 800—900, а в 1780-х годах среднегодовое число бакалавров права достигло наивысшей цифры — 1200.
Ни в теологии, ни в медицине мы не наблюдаем ничего подобного. Напротив того, в теологии происходит обратный процесс: число богословов в течение XVIII века снижается. Для бакалавров богословия переломными стали в Париже 1750-е годы, в Авиньоне 1720-е годы, в Тулузе сначала 1690-е годы, а затем, после некоторого роста, в 1740-е годы произошел новый спад. Та же тенденция отмечается среди лиценциатов богословия, среднее число которых в Париже, начиная с 1750-х годов, падает с каждым десятилетием. Данные университетской статистики позволяют предсказать и проследить отход от установлений Церкви, которая уменьшает прием на богословские факультеты и открывает духовное поприще новым членам — выходцам из купеческого сословия и из крестьян. В медицине и во всем, что касается степени доктора медицины, в разных университетах дела обстоят совершенно по-разному, в одних докторов медицины становится все больше (например, в Монпелье начиная с 1730 г. или в Страсбурге начиная с 1760-го), в других — все меньше (например, в Эксе или в Авиньоне число докторов медицины в XVIII в. падает с каждым десятилетием). Однако в целом происходит несомненный рост: в среднем, степень доктора медицины в 1780-е годы присуждают 160 ученым в год, меж тем как в 1700—1709 годах ее присуждали ежегодно только 75 ученым. И все же докторов медицины в конце XVIII века в восемь раз меньше, чем бакалавров права (при том что в Соединенных Провинциях в ту же эпоху их всего в четыре раза меньше), что свидетельствует о явном преобладании юристов во французской университетской системе Старого порядка.
Можно ли сделать из этого преобладания вывод о перепроизводстве юристов? Мы пока не в состоянии дать исчерпывающую характеристику рынка вакансий, на которые могли претендовать ученые-правоведы, но несколько региональных примеров говорят о том, что рост числа бакалавров права привел к их избытку. В Тулузе в конце эпохи Старого порядка число адвокатов растет (в 1740 г. в Парламенте их было 87, а теперь стало 215), появляется все больше новых адвокатов (приблизительно 7,5 в год в 1764—1789 гг. против 3,8 в первой половине столетия) — таким образом, это сословие молодеет (в 1789 г. больше половины тулузских адвокатов моложе сорока лет). Поэтому множество адвокатов остается не у дел, они никогда не выступают в суде; из 300 членов адвокатской коллегии в 1760—1790 годах 160 не имеют практики, а из 215 адвокатов Парламента, согласно переписи 1788 года, 173 никогда не выступали в суде{316}. В Безансоне и — шире — во Франш-Конгге положение такое же: адвокатов стало больше, их слишком много, они сидят без дела, им закрыт доступ в Парламент, куда можно попасть лишь при наличии родственных связей, они не могут получить место в королевской канцелярии, потому что места эти слишком дороги для них. Надежды адвокатов на продвижение по социальной лестнице не сбываются: им, не имеющим практики, лишенным возможности поступить на королевскую службу, на закате Старого порядка приходится несладко. И нет ничего удивительного в том, что они выступают против наследственных привилегий, считая, что талант важнее, чем происхождение, и во Франш-Конте, так же как и в других местах, они решительно встают на сторону патриотов{317}.
В конце эпохи Старого порядка доктора медицины находятся в гораздо более выгодном положении, нежели правоведы. Конечно, доктора медицины, желающие обосноваться в крупных городах, где должности контролируются либо объединением докторов-преподавателей (если в городе есть университет), либо врачебной коллегией, не всегда находят такое место, которое бы их полностью устраивало. Однако врачей во Франции мало (один врач на 12 000 жителей, меж тем как в Соединенных Провинциях один врач приходится на 3000 жителей), поэтому у них всегда есть выход; что же касается бакалавров права, то даже если они и имеют возможность получить звание адвоката (хотя это вовсе не обеспечивает им клиентуры), вероятность того, что им удастся найти доходное место, невелика.
В литературной среде контраст между надеждами и действительностью еще резче{318}. В самом деле, после 1760 года оказалось, что многие писатели напрасно мечтали о должностях и доходах, будь то избрание в Академию, королевские вознаграждения и пенсии или синекуры в государственных учреждениях. Эти последние, так же как и придворные должности, оказались заняты поколением авторов, родившихся в двадцатых-тридцатых годах XVIII столетия, которые не допускали туда молодежь. Между удачливыми литераторами, часто принадлежащими к партии Философов, и непризнанными писателями пролегла пропасть. Это имело серьезные последствия: с одной стороны, увеличилось число авторов, не имеющих ни положения в обществе, ни должности, не могущих выйти за рамки соответствующих институтов, отличных от институтов «светского общества» (кофеен, литературных обществ, «музеев» и «лицеев»), и вынужденных трудиться, чтобы заработать себе на пропитание, благо издательское дело в эпоху Просвещения дает им такую возможность. С другой стороны, это усугубляет их взаимную враждебность: благополучные авторы глубоко презирают «литературный сброд» (вспомним тексты Вольтера и Мерсье или «Маленький Альманах наших великих людей» Ривароля, опубликованный в 1788 г.), а авторы-неудачники смертельно обижены на тех, кто занимает места, которые, по их мнению, должны принадлежать им. Даже хорошо оплачиваемые памфлеты, заказываемые той или иной партией или той или иной группой людей, они используют как средство отомстить тем, кто развеял в прах их мечты о блестящей карьере, а это, по их мнению, истеблишмент эпохи Просвещения, влиятельные лица в культурной сфере и власть имущие. Срабатывает обычный для Старого порядка механизм, когда источник социального зла видят в политиках: писатели винят в крушении своих надежд прежде всего короля, придворных и министров. Отсюда, по-видимому, и проистекает та звериная ненависть к старому режиму, которой часто
