Пещера. Ведьмин век. Долина Совести - Марина Дяченко

Когда барбак, чей нос не мог упустить запаха больной сарны, приблизился настолько, что она различала уже не только скрежет когтей по камню, но и дыхание, и шелест трущейся жесткой шерсти – тогда угасающий инстинкт самосохранения взял верх, она напрягла трясущиеся ноги и подтолкнула вверх непослушное тяжелое тело.

Ее копыта не выбивали дробь – ударяли редко и глухо, вразнобой. Звуки барбака не отдалялись – следовали за ней, хоть хищник и не прилагал к этому усилий, он попросту еще не начал погоню; сарна шаталась, и качались каменные стены в светящемся узоре, и по-прежнему бесстрастно струилась в глубоких впадинах недосягаемая вода.

Инстинкт вел ее, не позволяя замедлить шаг или упасть. Звуки барбака становились слышнее и слышнее; хищник шел теперь прямо по ее горячему следу. Барбак, пожиратель обессиленных и старых.

Сарна не знала, что такое отчаяние. Она знала лишь, что такое страх; страх не раз спасал ее, страх, здоровый инстинкт и удачливость, она безошибочно выбирала путь, будь она сильна, как прежде – разве барбаку точить на нее желтые слюнявые зубы?!

Она споткнулась. Потом еще. Коридор сделался шире; теперь барбака не надо было слушать. Она знала, что, обернувшись, сможет увидеть его в тусклом свете кружащихся под потолком огненных жуков.

Инстинкт был все еще сильнее слабости, и она побежала. Барбак глухо рыкнул, предвкушая трапезу.

Появление третьего оба они – и хищник, и жертва – ощутили одновременно.

Сарна наконец-то споткнулась и упала. Барбак встал, будто налетев на сырую стену Пещеры; неподвижная фигура с хлыстом в опущенной руке была вне всяких представлений о мире. Она была НЕПРАВИЛЬНА, она была неестественна и потому особенно страшна.

Мгновение – и барбака не было. Остался звук, удаляющийся, тонущий в прочих звуках Пещеры. И осталась фигура с хлыстом в руке.

Сарна лежала.

Сама смерть не заставила бы ее подняться с места; то, что стояло перед ней, и было, вероятно, самой смертью. Оно не издавало звуков – круглые уши-раковины напрасно напрягались, пытаясь уловить хотя бы ниточку дыхания. Сарна лежала, не испытывая ужаса – не то силы ее иссякли вместе с желанием жить, не то инстинкт подсказал ей, что фигура с хлыстом не причинит ей вреда.

Пещера жила. Отдаленные звуки струились, как песок, как вода; сарна лежала, положив голову на собственное вздрагивающее плечо, а чуть поодаль стоял, как камень, непостижимый и страшный пришелец.

И потому никто из любителей падали не наведался к ней, чтобы добить.

– …Павла, подвинься, а?..

Теплые ладони на глазах.

– Павла, просыпайся понемножку… Как ты себя чувствуешь?

Она разлепила веки. Теплые ладони переместились к ней на лоб.

Кажется, она была в Пещере?..

– Я не помню, – сказала она вслух. Сон ускользал, с каждой секундой все дальше, да, она была в Пещере и хотела пить…

– Хочешь чая?..

Она с трудом улыбнулась. Деловитое спокойствие Тритана передавалось ей мгновенно. Как лучшее из лекарств.

Она улыбнулась увереннее:

– Ты останешься… на ночь?

И наконец-то увидела его лицо.

И невольно вздрогнула.

Он остался.

Обессиленная, она не могла ответить на его ласки – тогда он просто обнял ее, улегшись рядом. И всю ночь пролежал неподвижно; изредка просыпаясь, она слышала, как бьется его сердце. И теплая, спокойная ладонь…

– Ты что, всю ночь не спал?!

Рассвет был ясный. Хороший рассвет солнечного дня.

– Тритан, что же ты… всю ночь?..

Конечно, не спал, сказали ей его ввалившиеся зеленые глаза. Зеленые в красной рамочке, как пятно травы среди поля маков…

– Доброе утро, Павла… сейчас, подожди секундочку.

И по тому, как он пытается пошевелиться, она поняла, что он всю ночь не менял позы. Не двигался, боясь потревожить спящую.

– У тебя руки затекли?

У него затекло все тело. Руки упали плетьми, когда он ухитрился сесть на кровати. Дохромал до табурета, виновато усмехнулся, опустился, по обыкновению, на краешек…

– Тритан… – сказала она шепотом.

– Все в порядке, Павла. Все совершенно в порядке. Ты так хорошо спала…

– Я дура, – сказала она шепотом. – Я здорово тебе… вчера… Ведь если веришь человеку – ведь надо верить ему до конца, правда?

– Правда, – сказал он без улыбки.

– Я оскорбила тебя… недоверием, – она вздохнула. – А ты меня простил… так просто. Когда я с тобой, мне кажется, что все на свете просто и приятно… Давай-ка я буду верить только тебе. Да?

Тритан опустил воспаленные веки:

– Да…

Теперь он разминал руки. Встряхивал, пытаясь восстановить движение крови, морщился, снова встряхивал, потом разминал; на его левой руке уже возвращались к жизни пальцы.

– Ну и ночка у тебя была, – сказала Павла виновато.

Тритан улыбнулся:

– Ну и ночка у меня была… Лучшая из ночей. Самая… Павла, ты знаешь, ты так крепко… Ночью ты не была в Пещере.

– Нет, – она улыбнулась.

– Когда спящий в Пещере, у него другое лицо… В мире полно людей, готовых голову продать за рецепт… безопасности. К старости многие люди приобретают… этот страх. А богачи и администраторы – в большинстве своем стары…

Улыбка на Павлиных губах понемногу растаяла:

– Зачем?.. Об этом, мы…

– Если люди получат доступ к этому рецепту, – Тритан разминал кисти, – весь мир придет на грань катастрофы… Пещера явится на наши улицы. И удержать ее будет некому.

– Тритан…

– Павла… Я не знаю, как тебе сказать. Я не знаю, как тебе не говорить… Как мне оправдаться перед тобой, и стоит ли оправдываться.

Она сцепила пальцы. В ужасе от того, что сейчас его поймет.

– Тритан, ты…

– Да, Павла. Да.

Минуту царило молчание. Тритан не опускал взгляда, с болезненным удовольствием самобичевателя принимая на себя все мысли и догадки, отражающиеся в Павлиных мгновенно увлажнившихся глазах.

– Да, Павла. Ты уникальное бесценное существо. С момента исследований Доброго Доктора мир полон пороховых бочек, и вот появился горящий фитиль – ты…

– Тритан, что ты говоришь?!

– Правду. Я обещал тебе за определенной чертой – не врать… Сегодняшняя ночь была чертой.

– Но я НЕ ХОЧУ этого слышать!!

– А мне больно это говорить, – он наконец отвел взгляд, и она только сейчас увидела, какое у него непривычно белое лицо. – Потому что теперь ты, возможно, не захочешь меня видеть… А я тебя не видеть не могу.

Он встал. Подобрал свой пиджак, брошенный на белую ширму, залез во внутренний карман, вытащил пачку фотографий: