Королева в ракушке. Книга вторая. Восход и закат. Часть первая - Ципора Кохави-Рейни

Работа моя над статьями продвигается с трудом из-за жесточайшей жары, которую переношу с трудом.

Слава Богу, утром получил твое письмо, понял, что ты здорова, трудишься, и еще помнишь обо мне – это главное. Но проблемы есть и у меня, их много. Избавляешься от одних, возникают другие.

Сейчас хотелось бы сидеть в твоей комнатке, видеть тебя с дочкой Мими. Эта картина излучает душевное тепло, домашний уют и радость жизни. Здесь же, у меня все серо, сыро, холодно, несмотря на испепеляющую жару хамсина. В доме отсутствует сердечность, зато в избытке – печаль. Но негасима надежда на то, что скоро подуют прохладные ветры и мягкие солнечные дни станут реальностью. Все время ощущаю твое отсутствие. А ведь ты совсем близко, всего час с чем-то езды отсюда, и все же, далека от меня. Вчера читаю английскую газету и неожиданно нахожу в ней перевод стихотворения Рильке об осени. Перевод этого стихотворения на иврит Фихмана я послал тебе неделю назад.

Показалось мне, что ты рядом, но, к сожалению, это была лишь мгновенная иллюзия. Перевод этот на иврит – отличный. Один из самых удачных, как и само стихотворение – одно из лучших у Рильке. Удивительно, что оно запомнилось нам обоим. И это говорит о глубокой общности, глубинной связи между нами. И мечта о совместной жизни кажется мне сказкой, которую только ты можешь превратить в быль. Тяжело писать о мечте, которую можно осуществить лишь вместе, когда человек понимает себе подобного, как самого себя, знает его прошлое, все его чувства, ощущает его судьбу, знает, как строить общее будущее с человеком, которого воспринимает, как неотделимую часть самого себя.

Написал нечто хаотичное, и полегчало, потому что немного поговорил с тобой.

Очень скучаю, твой Израиль

Израиль отложил ручку и исписанный мелким почерком тонкий лист бумаги, на котором между строк таятся его чувства. Три дня пролежало письмо на столе, после чего он продолжил писать.

Я так жду от тебя хотя бы нескольких слов. Вот уже больше недели я не получил от тебя никакой весточки. Сегодня, приехав в Гиват Хавиву, тоже не нашел письма от тебя. Жара невыносима. Но я упорно продолжаю работать. Беспокоит необычная для меня медлительность и выматывающая душу лень…

Дорогой Израиль.

Ничего не помогло. Я вернулась в кибуц. И, все же, я счастлива – встретить Новый год. На столе у меня стоит неоткупоренная бутылка вина и большой торт, в который Мими воткнула палец за неимением ножа в нашем неупорядоченном доме, и я поглядываю на бутылку: неплохо было бы поднять тост. Но для этого необходим еще собутыльник, а его нет. Прошедший год был чудесным. Он перевернул всю мою жизнь, обогатил вещами, каких я не знала вообще. И они стали неотделимой частью моего существования. Я познала любовь, чувство верности любимому, ответственность за него, за двух моих детей, умение выстрадать рождение романа, и это было больнее, чем роды ребенка. Ты внес в мою жизнь ощущение чуда. Сам факт встречи двух людей, страдавших от одиночества и вместе поднявшихся до вершин счастья совместного творчества, является частью этого счастья. Вот, я сижу у окна, слушаю Бетховена, ощущаю твой взгляд, вижу женщину, лицо которой озарено покоем. Я люблю тебя, мой дорогой, любовью большой и глубокой. Таким завершился год, и так он начинается. И я вижу перед собой комнату, в которой мы были вместе целых три дня, и чувствую твою любовь, мягкость твоего прикосновения. И я читаю стихи Рильке. Одно из них я нашла недавно и не успела тебе прочесть. Это стихотворение “Из жизни Святого” – о муках творчества поэта, и оно глубоко ранило мое сердце…

Еще раз напоминаю, что очень люблю тебя,

Твоя

Наоми

Добрая моя Наоми.

Верно. И я в субботу слушал по радио симфонию Бетховена, и я не услышал ее номер, и я видел в воображении кресло и маленький столик и кого-то, кого очень люблю. Но ее не было рядом, и я писал ей письмо, тревожась, что не получил от нее весточки, и в голову лезли разные беспокойные мысли: что могло случиться с тобой после того, как ты уехала от меня такой усталой. Но вот, сегодня, получил письмо от тебя, понял, что все у тебя в порядке, и тоже успокоился.

Сегодня я завершил статью, анализирующую повесть Шая Агнона “Выдача замуж”, включенный им в повесть мадригал в защиту хасидов и субботний псалом, посвященный обленившимся евреям Галиции и их умению притворяться наивными и непонимающими. Завершил я статью следующим: и это одно из предостережений еврейских мудрецов, благословенной памяти, установивших законы морали, о том, что правда и ложь часто сплетаются в единое целое, и нужна великая мудрость, чтобы спастись ото лжи. Ведь недобрые задатки души все время подстерегают человека, чтобы уловить его в свои сети. Но тут на их пути встают добрые задатки души, и ложь используется в положительном смысле: мудрецы разрешают восхвалять невесту перед женихом, говоря, что она красива и миловидна, хотя жених знает, что она вовсе не такова.

Такой подход Агнона к правде и лжи бросает свет на его намерение.

Можно восхвалять некрасивую невесту и говорить, что она красива и миловидна. В этом выражен намеренный дуализм Агнона, который затем проходит красной линией через все его произведения.

Статью я завершил следующей фразой: “Предостережение мудрецов, касающееся законов морали, остается в силе и сегодня”.

Видишь, как Агнон колеблется. Мы же с тобой читали его вместе. Он с самого начала не обязывается говорить полную правду.

Именно, потому я понимаю твои колебания и сомнения. Ты ведь вначале обязалась быть верной реалистической правде, полной правде жизни. Я ведь вижу тебя с самого начала твоего развития. И особенно, в процессе написания романа, над которым ты сейчас работаешь. Колебания в подходе к событиям доктора Ласкера и твоего отца господина Леви в начале романа были абсолютно иными, чем в продолжении. Ты их корректировала в соответствии с собственным меняющимся мировоззрением.

Симпатия к колебаниям доктора Ласкера сменилась у тебя полным их отрицанием. Это, конечно, не произошло без внутреннего кризиса в собственной твоей жизни. Ты ведь еще не завершила ломку своего характера, которая происходит перед моими глазами.

Это одно из чудес, которые я вижу в тебе. И, конечно же, очень трудно соединить объективность творчества с нелегким трудом в