Гентианский холм - Элизабет Гоудж

Как врач я могу заверить тебя в том, что у каждого человека есть потаенный запас сил, как физических, так и душевных, о котором этот человек не догадывается. Не догадывается до тех пор, пока не наступает время кризиса. Ты не будешь использовать этот запас вплоть до наступления этого времени, но когда оно наступит, будь уверен, этот запас сил тебя не подведет. Тебе сейчас трудно в это поверить, но ты уж поверь.

И еще одно. Научись примиряться с чужими страхами, безотчетными и ужасными, не поддавайся их давлению, не теряй на их переживание свои нервные клетки.

И снова Захария вздрогнул. Он вспомнил тот день, когда вступил в этот дом и внезапно осознал, как вдруг справился с давлением этих чужих страхов.

— И снова повторяю: не борись со страхом. Стоит тебе начать сопротивляться ему, как считай, что ты проиграл и сломался. Тебе не нужно бороться с вульгарным языком, с отвратительными запахами, с потом, грязью и прочими подобными вещами. Ты должен принять их, смириться с ними и отрешиться от них. Сейчас это кажется тебе парадоксальной линией поведения, но я говорю тебе — такая линия поведения вполне возможна. Тебя не осквернят ругательства другого человека или грязные дела, которые он совершит. Тебе может показаться, что ты замаран, но на самом деле человека могут замарать лишь его собственные ругательства и грязные дела. Ты должен воздержаться от того и другого, и тогда перед тобой раскроется символическая дверь, через которую ты сможешь пройти в символическую крепость, где будешь полностью защищен. Такая крепость есть у каждого человека, можешь мне поверить.

Захарии это уже было известно. Существование этой крепости в свое время провозгласили камни часовни Св. Михаила. Напасти и беды также развили в юноше предчувствие существования подобного убежища, которое где-то есть, но надо только найти, где именно.

«Впрочем, какая польза от этой догадки, — горько подумал он, — если ты не способен проверить ее истинность?.. Твое знание столь же бесполезно, как и погасший фонарь в темноте».

— Ты можешь проверить истинность своих догадок только одним способом: практикой, — проговорил доктор, верно расценив молчание юноши. — Ничто другое не зажжет свет в твоем фонаре, — только ветер твоего движения. Ничто другое, запомни.

Они помолчали, а потом Захария медленно произнес:

— Я попрощался со Стеллой.

Ему очень хотелось рассказать доктору, как именно он относится к Стелле, но это казалось не поддающимся объяснению.

— Она не забудет о тебе, — проговорил доктор, давая тем самым понять, что ни в каком объяснении не нуждается.

— Она ведь совсем еще девочка, — беспокойно задвигавшись на стуле, пробормотал Захария. — Как можно ожидать, что она…

— Она очень необычная девочка, — возразил доктор, прервав юношу. — И тут от нее можно ждать необычных вещей. Кстати, отец и матушка Спригг вовсе не ее настоящие родители.

Захария неожиданно выпрямился на своем стуле, обратив на доктора пристальный и напряженный взгляд.

— Спригги не ее родители?! Она это знает?

— Да, знает.

— Но почему же она ни разу не говорила мне об этом?

— Насколько я могу судить, ее удержало от откровений чувство привязанности к матушке Спригг. Матушке Спригг нравится думать, что Стелла — ее родной ребенок. Она буквально одержима этой мыслью. А у Стеллы не по годам развита интуиция, и она, конечно, чувствует это желание. Но я считаю, что ты имеешь право знать об этом. И надеюсь, ты будешь молчать об этом.

— Да, сэр.

Доктор Крэйн был рад, что ему удалось отчасти отвлечь Захарию от печальных размышлений о себе самом, поэтому он поспешил тут же рассказать все, что знал о Стелле. Захария слушал самым внимательным образом.

— Ага, это многое объясняет в ней, — проговорил он задумчиво. — Я все не мог понять, откуда в ней такой ум, даже мудрость?.. Что-то недетское…

— У отца и матушки Спригг, если уж на то пошло, с умом, слава Богу, все в порядке, да и мудрости житейской тоже хватает.

— Я говорю не о житейской. Это что-то неземное. Словно она ребенок феи.

— О, смею тебя заверить, она вполне земное создание.

С этими словами доктор, рассмеявшись, подошел к своему письменному столу и вернулся со свитком бумаги.

— Эта надпись была сделана внутри медальона матери Стеллы. Я скопировал ее на греческом, как она и была выполнена. Как у тебя с греческим? Вроде все нормально?

Захария развернул свиток и медленно перевел:

— «Любовь — это божество, которое примиряет людей, успокаивает море, утихомиривает бури, дает отдых и сон в печали. Любовь поет свою песню всем созданиям, которые живут и которые будут жить, усмиряя воинственность богов и людей…»

Он не один раз перечитал эту надпись, все никак не будучи в силах постигнуть ее глубинный смысл. Однако что-то убеждало его, что эти слова написаны именно для него.

Еще минуту назад он был несчастен, а сейчас вдруг на какой-то миг оказался в самой сердцевине покоя, которая существует внутри всякого шторма, всякой бури и всякого несчастья. Эта сердцевина — и есть крепость, о которой говорил доктор.

Захария вновь свернул свиток.

— Возьми его себе, — сказал доктор. — А теперь пора спать.

На следующее утро во дворе «Короны и Якоря», где ожидался почтовый дилижанс, была страшная суматоха и толкотня. В Торкви не было церкви, не было своего постоянного доктора, но так уж вышло, что здесь было целых пять постоялых дворов, из которых «Корона и Якорь» был самым процветающим. «Корона» выходила окнами на гавань и имела собственную пристройку-пекарню, которая снабжала путешественников сдобными булочками и пирожками, плюс бутылками эля и портера, прежде чем они пускались в рискованное двухдневное путешествие до Лондона.

Когда доктор, Том Пирс и Захария в бричке доктора (два молодых офицера ехали за ними в двуколке, нанятой по такому случаю на постоялом дворе Молитвенного дома) показались во дворе «Короны и Якоря», там стояла настоящая неразбериха.

Сэмюэл Роу был хозяином почтовой станции Торкви, расположившейся в небольшой комнатенке коттеджа на Стрэнде. Господин Роу был необычным человеком. Пост начальника почтовой станции он занял в 1796 году и, как показывает история, оставался на нем вплоть до 1846 года. Его дочь Грейс работала у него почтальоном за пять фунтов в год.

Если в кабинете господина Роу было шумно, то не в пример шумнее было во дворе. Пассажиры дилижанса, большинство которых составляли молодые люди в военной форме, обвешанные со всех сторон рыдающими родственниками, отчаянно пытались занять свои места. Вовсю квохтали цыплята, лаяли псы, отчаянно мозолили всем глаза многочисленные мальчишки, путались под ногами кошки. Конвоир отчаянно трубил в свой рог, пытаясь призвать к порядку новобранцев. Форейтор пытался добраться до хозяина постоялого двора. Со всех сторон дилижанс обступала разношерстная толпа, состоявшая из моряков, конюхов, служанок, хлебопека и его поваренка…