Письма о буддийской этике - Бидия Дандарон

Но вряд ли можно признать, что указанием упомянутых факторов дано полное, исчерпывающее объяснение сознания, воли и феномена речи, того, почему у человека развитие пошло именно в этом направлении, наделившем его совершенно новыми свойствами, чуждыми всему остальному животному миру.

Совершенно ясно, что ни одна из упомянутых биологических особенностей не имеет решающего значения, а потому нет достаточного основания приписать и их совокупности такое значение. Ведь и у других животных голова и верхняя часть туловища занимают при ходьбе и в покое вертикальное положение (например, у птиц), у современных высших обезьян руки не менее развиты, чем у человека; кроме того, и ноги имеют рукообразную форму и способны выполнять функции руки, ими пользуются обезьяны при ходьбе в вертикальном положении всего тела; наконец, у обезьян намечаются и зародыши социальной жизни и трудовых процессов, но все это не сопровождается возникновением разума, воли и членораздельной (предметной) речи.

С другой стороны, физиологические предусловия речи — соответствующее развитие голосовых средств у некоторых птиц (попугаев, скворцов), способных подражать человеческой речи. Но его нет у обезьян, по умственному уровню более всего приближающихся к человеку, несмотря на то, что подражательный инстинкт у них развит в очень высокой степени. Вообще утверждение односторонней причинной зависимости функции какого-либо органа от материальных условий, как внешних (жизненная среда), так и внутренних (анатомическая структура и ее изменения), имеет не больше оснований, чем обратное утверждение об обусловленности анатомического и физиологического строя организма от известной жизненной потребности и ее внутреннего развития. Здесь, скорее всего, имеет место взаимодействие. Причем взаимообусловленность обоих факторов, однако, играет ведущую роль, определяющую общее направление эмоционального процесса.

В целом можно сказать, что те выводы, которыми материализм пользуется для материалистического объяснения жизни и психики, имеют свое объективное, фактическое основание. Но они не решают проблемы потому, что само понятие материи остается неопределенным и до конца невыясненным, когда материи присваивается способность порождать жизнь, а затем сознание выходит за пределы того, что заключено в научно обоснованном понятии материи; об этом мы говорили раньше, давно.

То обстоятельство, что мышление, а тем самым и сознание через свою объективацию в языке и в поведении индивида входит в социальный мир и становится существенным его фактором, отражается и на собственной свободе и вносит качественно новые моменты в содержание определяющей ее мотивации. Когда индивид и чувствует, и осознает, что ТЫ другого члена коллектива есть подобие его Я и что в объединяющем Я и ТЫ-МЫ осуществляется его солидарность со всеми сородичами и соплеменниками, то мотивом его поведения будут не только его личные интересы в отличие от интересов других, но и общие интересы всего коллектива, а тем самым и личные интересы остальных членов, взятых в отдельности. При этом обнаруживается, что в атмосфере социального бытия иерархический порядок тех ценностей, которые определяют сознательное поведение человека, отнюдь не совпадает с тем, который соответствовал бы чисто биологическому самосохранению как высшей ценности, которому должна была бы принадлежать ведущая роль в мотивации социальных поступков индивида. И вот здесь сказывается положение буддистов, что биологически самосохранение есть ни что иное, как слепая воля к жизни, т. е. объединение ТЫ и Я в общее МЫ есть первый шаг к тождеству всех существ, т. е. первый шаг к буддийской нравственности.

(Продолжу в следующих письмах.)

Наконец сегодня, 24 февраля, получил от тебя долгожданное письмо. Да… письмо твое странное. Мне понятно: ты просто не хочешь думать об аспирантуре, видимо, твое внутреннее содержание направляет твою слепую волю к ограниченному домашнему уюту. Хорошо было бы, если бы это был действительно уют. Ведь это не уют, а мука, приковывающая тебя к земле. Ах, как неблагородно.

Все, что ты пишешь в письме, есть детский лепет. Ты утверждаешь, что твое поступление в аспирантуру зависит от директора, я согласен с этим. Но не забудь, что директор Института не Робинзон Крузо, он не на необитаемом острове. Он такой же социальный элемент, каким является всякий человек, он также может слушать советы и рекомендации своих друзей — научных работников и профессоров.

Что касается твоего происхождения, это еще смешнее. Положения, существовавшего до 1954—1955 годов, теперь уже нет. Оно исчезло, как сон, как утренний туман. Доказательство тому следующее: осенью 1956 г. в аспирантуру Института востоковедения в Москве поступил сын моего знакомого «троцкиста», некоего Гейвандова, которого не только не реабилитировали, но до сих пор держат в лагерях. Причем он с отцом поддерживает постоянную связь, и это знают все в Институте. На сегодня, по крайней мере, это Положение не может мешать твоему поступлению. Такое предвзятое мнение и такое твое настроение являются, видимо, единственным препятствием твоему совершенству в области науки, которое может обусловить твое духовное совершенство. Существует пословица: под лежащий камень вода не течет. Если не проявишь действие, сознательное желание, конечно, ничего не получится.

Ната! Не сердись на меня, я это говорю, желая тебе только хорошего. И говорю, зная, что все это бесполезно. Надо обладать достаточно свободной волей, чтобы оторваться от половой страсти, которая принижает тебя. Хочется кричать, хочется разрушить всю землю и погибнуть самому, когда убеждаюсь, что ты никогда не вернешься на тот путь, куда я тебя зову. Насильно мил не будешь и насильно не заставишь принять необыкновенно тяжелый путь. Все, что я пишу тебе и говорю, наверное, не затрагивает тебя. А если не затрагивает, то и незачем мне трудиться. Действуй так, как диктует тебе твое низменное чувство; отвергай все, что исходит от твоего лучезарного разума. Будь я проклят на этом и том свете. Ты не представляешь, как мне тяжело.

Пока, целую тебя, Ната! Не забудь меня.

Твой Биди.

P.S. Милая Наташа!

Опять охватила меня знакомая тебе дрожь. Тряслись руки, и мне пришлось переждать.

Отвечаю на твой вопрос. Ты не поняла моего предложения. «На свободе меньше возможности созерцать; это можно обеспечить только после женитьбы, если жена тоже занимается этим же. Ты должна это понять», — эти фразы в письме рассердили тебя, ибо при одном только намеке, что ты должна жить со мной, ты приходишь в бешенство, перестаешь понимать простые вещи. Жаль! Я про других не говорю. Я говорю о себе. Это не новая теория, вообще не теория, а чисто практический вывод, который необходимо приходит из жизненного опыта. Так что ты напрасно жестоко и безжалостно грубишь мне.