Королевский долг - Пол Баррел

Действия принцессы сделали принца Чарльза подозрительным, а его двойная жизнь заставила принцессу усомниться в нем. Но по всей вероятности, ни принц Чарльз, ни герцог Эдинбургский не понимали, что это порочный круг, из которого супруги не могут вырваться. Родители подливали масла в огонь: принцесса, мол, недостаточно заботливая жена, она хорошая мать, но слишком опекает Уильяма и Гарри. Я видел ее с детьми — она окружала их любовью и вниманием, ей хотелось быть с ними двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. По выходным она отправляла детей в Хайгроув повидаться с отцом. Только в мире королей, где детскую люльку обычно качает нянька, любовь и внимание матери к детям могут считаться «чрезмерными».

Но принцессу озадачило то, что принц Филипп поднял столь острый вопрос, как связи ее мужа. Он писал, что принцесса должна быть благодарна мужу, что тот на самом деле порвал с Камиллой Паркер Боулз. Принц Чарльз считал, что пошел на «огромные жертвы», порвав с ней, и что принцесса «не оценила его поступка». Затем последовал удар, от которого принцесса буквально зарыдала. Принц Филипп писал: «Можешь ли ты, положа руку на сердце, сказать, что возобновление отношений Чарльза и Камиллы Паркер Боулз никак не связано с твоим поведением в браке?»

Принцессу обвинили в том, что она сама толкнула принца Чарльза в объятия женщины, с которой на самом деле желала его разлучить. Даже год спустя одна лишь мысль об этом приводила ее в ярость.

— Все они чертовски похожи: только и делают, что следят друг за другом! — негодовала она.

С одной стороны, принц Филипп не отрицал вину Чарльза, но с другой — перекладывал всю ответственность на принцессу.

Летом 1992 года я не часто видел принцессу в Хайгроуве. Брак окончательно распался. Осенью принцесса продолжала поддерживать отношения с герцогом Эдинбургским. Тогда как одно письмо приводило принцессу в отчаяние, другое придавало ей сил. Принцесса всегда отвечала на письма, и на предыдущие она откликнулась гневным посланием. Вот как начиналось одно из писем герцога: «Ну и ну! Видимо, в последнем письме я несколько перегнул палку…» На самом деле он признавал, что принц Чарльз в равной степени виноват в распаде брака и был не менее упрям, чем принцесса.

Когда изменилось отношение принца Чарльза, изменилось и отношение принцессы. И пусть мнения и наблюдения тестя казались принцессе не совсем приемлемыми, она научилась уважать его за порядочность. После того как принцесса оспорила некоторые его комментарии, письма принца Филиппа стали теплее, добрее и деликатнее. Еще важнее, что с тех пор, как в середине восьмидесятых начались ее несчастья, хоть кто-то из Виндзорского дворца прислушался к ней, не считая неуравновешенной истеричкой. Встретив друг друга во всеоружии, принцесса и герцог Эдинбургский разрушили разделявший их барьер и открыто заговорили на больную тему. Принцесса ценила старания тестя, отмечала про себя длину его писем и восхищалась им. Как сильно отличалось мнение герцога от суждений остальных членов королевской семьи, столь поспешно определявших ее беспокойство как припадки сумасшедшей! Хоть кто-то понял, что перепады ее настроения, булимия, истерики происходят от сводящего с ума страха не быть услышанной. Принцесса почувствовала облегчение, когда герцог сообщил ей, что не разделяет мнения сторонников принца Чарльза, основанного на ужасающем неведении, и не считает, что она «душевно неуравновешенна» и «ненадежна».

После смерти принцессы, когда она уже не могла себя защитить, ее память оскорбили бредовым предположением, что она была на грани распада личности. Придворная писательница Пенни Джунор в книге «Чарльз» (1998) поставила вопрос: «Жертва или преступник?», а также заметила, что принцесса запятнала свою репутацию собственным поведением. Стоит добавить, что прийти к такому умозрительному заключению ей помогло неизданное исследование Джонатана Димблби «Принц Уэльский» (1994).

Мировая пресса создала впечатление, что принцесса ведет какую-то лихорадочную жизнь. Если бы принцесса и впрямь страдала от какого-то душевного расстройства, она ни за что не справилась бы с таким грузом обязанностей в столь суровых условиях. А если верить тому, кто жил с ней рядом, кто просто видел в ней человека, пытавшегося выжить в непривычной среде, то станет ясно, что страдала она всего лишь от булимии.

К счастью, герцог Эдинбургский тоже не считал ее сумасшедшей. В одном из писем он признал, что булимия может влиять на поведение больного, и заявил, что нельзя обвинять принцессу за «странные выходки», обусловленные недугом. Принцессе было очень важно, что он это понимал. Принц Филипп мгновенно абстрагировался от ядовитых пересудов, из-за которых принцесса долгие годы страдала от непонимания со стороны даже самых близких людей. И сегодня, во имя памяти о ней, следует доверять мнению герцога, к которому тот пришел, когда принцесса была еще жива, а не рассуждениям придворной писательницы, вышедшим уже после смерти Дианы.

Еще сильнее принцессу обнадежило, что и королева и принц Филипп все еще считали, что брак можно сохранить, если пойти на некоторые компромиссы. Герцог даже составил список общих интересов и задач, которые могли бы воссоединить пару. Это укрепило все еще сохранявшийся оптимизм принцессы. Несмотря на всю горечь и гнев, принцесса любила принца Чарльза и, пускай наивно, верила, что когда-нибудь они снова будут вместе. В 1992 году она осознала, что расстаться необходимо, что, наверное, так будет правильнее. В отличие от некоторых придворных биографов она не считала, что браку конец, наоборот, верила, что его можно возродить.

Герцогу удавалось своими высказываниями не только довести принцессу до слез, но и рассмешить. Например, услышав, как он отзывается о Камилле Паркер Боулз, она, не скрывая радости, принялась скакать по комнате. И герцога и королеву беспокоила связь их сына с замужней женщиной, они очень ее порицали. Потом последовало письмо:

Мы считаем, что ни один из вас не имеет права заводить любовников. Чарльз пошел на неоправданный риск для человека в его положении, связавшись с Камиллой. Мы и представить себе не могли, что он оставит тебя ради нее. Трудно вообразить, что тебя вообще можно оставить ради Камиллы. Такое нам и в голову не приходило.

Именно это и нужно было услышать принцессе. От ее внимания не ускользнуло и то, что герцог Эдинбургский стал подписываться: «С глубочайшей любовью, папа».

Переписка с герцогом то повергала принцессу в отчаяние, то давала надежду, доводила до слез, смешила, сердила или заставляла идти на уступки. Когда принцесса делилась со мной своими переживаниями, казалось, она ищет независимого свидетеля, который мог бы подтвердить, что ее видение королевской семьи, брака, придворной жизни, того, как с ней обращались, несправедливость, с которой она сталкивалась, — не бред, выгодный ей самой. А быть может, она хотела, чтобы посторонний человек лишний раз подтвердил, что она права, как будто слова герцога были недостаточно убедительны. Она выбрала меня, потому что знала: я хорошо знаю королеву и ее мужа.