Божий Дом - Сэмуэль Шэм

Я лежал на кровати. Бэрри вошла. Я молчал. Бэрри села на край кровати и начала со мной разговаривать, но я молчал. Я не устал, мне не было грустно, и я не злился. Она положила мою голову себе на колени и, посмотрев мне в глаза, заплакала. Она попыталась уйти. Она возвращалась пару раз от дверей к кровати и, наконец, колеблясь в дверях, как плакальщик перед закрытием гроба, ушла. Ее грустные шаги простучали вниз по лестнице и замерли, а я не чувствовал грусти. Я не устал и не злился. Я лежал на кровати и не спал, воображая, что чувствую то же, что и гомеры — отсутствие чувств. Я не знал, насколько я плох, но я точно знал, что не смогу делать то, что хотел доктор Сандерс — быть с другими. Я не мог быть с другими, так как я был где-то еще, в каком-то холодном месте, бессонный среди спящих, далеко, далеко от страны любви.

Часть вторая

КРЫЛО ЗОКА

Но как же несчастному обрести навыки, необходимые в его профессии.

18

Я был готов к захвату себя машинами. Утром Дня дураков я стоял перед герметичными двойными дверями БИТа, блока интенсивной терапии, который Толстяк называл «Мавзолей в конце коридора». Словно пригородный житель в состоянии фуги,[181] который, отправившись на Уолл Стрит, через три дня оказывается в Детройте, ничего не помня, у меня не было прошлого или будущего, я едва присутствовал в настоящем. Мне было страшно. Весь следующий месяц я буду нести ответственность за интенсивную терапию тех, кто ненадежно завис на краю пропасти, ведущей к смерти. Я буду дежурить через ночь, меняясь с резидентом. Бронзовая табличка на стене привлекла мое внимание: «БЛАГОДАРЯ ЩЕДРОСТИ МИСТЕРА И МИССИС Г. Л. ЗОК, 1957». Зоки крыла Зока? Когда же я встречу настоящего Зока? С технократическим отчаянием астронавта я прошел через двойные двери, заковав себя в герметичном БИТе.

Внутри было очень тихо, очень чисто, очень спокойно. Музыка волновала чистый воздух нежно, как француз шеф-повар, помешивающий омлет для раннего гостя. Я прошел через пустынное отделение на восемь коек, ища интенсивного лечения. Пациенты лежали в мире и покое, как будто счастливые рыбы в спокойном море, уплывая, уплывая. Я начал радостно подпевать в такт музыке: «Этим колдовскииим вечееероооом…», — и остановился перед компьютерной консолью, наполнившей меня детским восхищением и воспоминаниями о мысе Канаверал и подростковыми страхами, вызванными 2001.[182] Я смотрел на яркий мигающий огонек, на осциллоскоп с колебаниями чего-то, похожего на сердцебиение. Пока я смотрел, из консоли донесся неприятный звук, лампочки замигали, один из рядов сердцебиений замер на месте и во времени, и розовая исчерченная полоска ЭКГ была выплюнута машиной. Вместе с этим из ближайшей палаты выплюнуло медсестру. Она посмотрела на ЭКГ, посмотрела на экран осциллоскопа, не взглянув на пациента, и с раздражением и мольбой сказала: «Черт, Олли, проснись и соберись, Христа ради!» Как будто в наказание она ткнула несколько клавиш в фортиссимо, которые вновь заставили консоль зажжужать, практически синхронно со свежей мелодией, самбой: «Когда же начнууут, начнууут…»

Успокоенный видом теплокровного существа в этой лаборатории я сказал:

— Привет, я — Рой Баш.

— Новый терн? — с подозрением спросила она.

— Верно. Что это за штука?

— Штука? Вряд ли. Это Олли — компьютер. Олли, скажи привет Рою Башу, новому терну в БИТе. — и, после нескольких тычков в жизненно важные запчасти, Олли выплюнул розовую полоску с надписью: «ПРИВЕТ, РОЙ, И ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, МЕНЯ ЗОВУТ ОЛЛИ…» Я спросил у сестры, где бы я мог бросить вещи, и она приказала следовать за ней. На ней был хлопковый хирургический костюм, расстегнутый сзади от шеи до четвертого поясничного позвонка, этого региона спины, где позвоночник делает свой изгиб к тому, что когда-то было хвостом, но превратилось в место прикрепления и начала большой ягодичной мышцы, задницы. Когда она шла, ее спина двигалась в такт музыке. Я подумал, как здорово то, что эти молодые мускулы, окутанные музыкой танцуют вместе в идеальной нейрофизиологической симфонии.

…Нет ничего прекраснее человеческого тела, и ты уже в разбираешься в нем, как знаток…

Небольшая комната персонала была заполнена медсестрами, пончиками и сплетнями. Мое прибытие взорвало мыльный пузырь разговоров, наполнив комнату тишиной, но вот Энджел, рантова Энджел, встала, подошла ко мне, обняла меня и сказала: — Я хочу, — жест в мою сторону, — представить вам Роя Баша, интерна. Я рассказала им, — жест в сторону медсестер, затем опять в мою, — про тебя. Мы рады, — жест в сторону неба, — что ты здесь, — жест в сторону земли. — Хочешь пончик?

Я выбрал с кремом. Забыв о работе, я расслабился в этой дружелюбной атмосфере, успокоенный этой легкостью. Я поставил переключатель мозга на «выключено».

Слухи были посвящены резиденту, ведущему БИТ, Джо. За несколько проведенных здесь недель Джо потрясла, напугала и, в конце концов, настроила против себя медсестер, действиями, знакомыми с древности и встречающимися при работе женщины-врача и женщин-медсестер. Обычно Джо начинала собственный дообходовый обход, но сегодня ее еще никто не видел.

— Она провела всю вчерашнюю ночь, свою выходную ночь, здесь, — сказала медсестра. — Она сидела с миссис Пэдли, поражаясь, что та была все еще жива. При этом, единственное, что было не так с миссис Пэдли — лечение Джо. Она, наверное проспала. Ох она и разозлится.

Джо пришла, кипя от злости. Она с подозрением посмотрела на меня, вспоминая фиаско нашей работы вместе с ней, Чаком и Рантом, когда я мучил ее в отделении шесть, но, выпятив челюсть, она протянула руку и сказала:

— Здравствуй, Рой. Добро пожаловать на борт. Забудь о том, что случилось наверху, тебе здесь понравится. Это мощная медицина. Дисциплина на корабле — самая жесткая во всем доме. Начнем с начала. Никаких обид, а?

— Никаких, Джо, — сказал я.

— Отлично. Кардиология — моя специальность, я начинаю работать в Национальном Институте здравоохранения в Бетесде в июле, так что будь со мной и ты выучишь много всего. В блоке мы жестко контролируем все сердечные параметры. Напряжение высоко, но, если мы будем усердно трудиться, мы спасем жизни и отлично проведем время. Пойдем.

Как раз когда Джо, старшая сестра и я подкатили тележку с историями к первой комнате, вошел Пинкус, Консультант Блока, готовый к обучающему обходу. Пинкус был высоким истощенным штатным кардиологом годов сорока. СПИХ из университета Аризоны в ЛМИ и Божий Дом, Пинкус был легендой, фанатиком в личной и профессиональной жизни. Говорили, что Пинкус редко покидает Дом. Я сам видел его ночь за ночью, бродящим по коридорам и проверяющим пациентов, которых он консультировал. Несмотря на время, он был терпелив, полезен, добр, вежлив, готов добыть статью по теме, поставить водитель ритма, поболтать. Это была его преданность работе, и в Доме поговаривали, что его жена и три дочери узнавали о том, что он был дома лишь потому, что крышка унитаза была переведена в режим «вверх».

Другой стороной его фанатизма была обсессия кардиологическими факторами риска. Курение, кофе, ожирение, высокое давление, насыщенные жиры и отсутствие физической нагрузки были для него хуже смерти. По слухам, он был когда-то малоподвижным встревоженным пожирателем пончиков и кофе, но через упорные тренировки довел себя почти до полного истощения, боялся холестерина и добегался до потрясающей формы, пробегая Апрельский марафон менее, чем за три часа. Каким-то образом ему даже удалось избавиться от риска по типу личности, сменив тип личности А (тревожный) на тип Б (спокойный).

Пинкус и Джо коротко обсудили провал со временем начала обхода и решили, что с этого дня будет один обход, начинающийся всегда в одно время.

Несмотря на более серьезные проблемы, оба, Пинкус и Джо, были более всего заинтересованы в пациентке, у постели которой Джо провела ночь, миссис Пэдли. Милая семидесятипятилетняя Пэдли была СПИХНУТА в дом Поцелем для обычного кишечного пробега, в связи с жалобами на отрыжку и пучение после китайской еды. Кишечный пробег не дал результатов. К несчастью, какой-то умник заметил на ЭКГ, что миссис Пэдли ходит с желудочковой тахикардией, которая в учебниках была представлена, как «летальная аритмия». Нервный терн перевел ее в БИТ, где она стала добычей Джо, которая решила, что Пэдли умирает, подсоединила ее к дефибриллятору и, без анестезии, сожгла кожу на груди миссис Пэдли. Сердце миссис Пэдли, оскорбленное переходом в нормальный синусовый ритм, оставалось в нем несколько минут и вернулось к своему собственному ритму, желудочковой тахикардии. Обезумевшая Джо поджарила миссис Пэдли еще четырежды, пока пришедший Пинкус не остановил барбекю. Всю прошлую неделю сердце Пэдли оставалось в ритме желудочковой тахикардии. Не считая нагноившихся ожогов на груди, с миссис Пэдли все было в порядке, СБОП. Пинкус и Джо, чувствуя возможность публикации статьи, привлекли богатый фонд кардио-фармакологических знаний Пинкуса. Миссис Пэдли назначили все ныне доступные лекарства и, к моменту моего прибытия, ее лечили всем, на что осмеливался Пинкус, начиная от лекарств от системной красной волчанки (аутоиммунной болезни) до грибка пальцев ноги.[183] Пэдли, захваченная в плен, страдала от побочных эффектов этих лекарств и хотела домой. Ежедневно Пинкус и Джо вовлекали в ее в испытания чего-то нового. Сегодня это был «норплас», производное жира, который использовали для прикрепления отведений для ЭКГ Олли к груди пациентов.