След Полония - Филатов Никита Александрович

— Простите, господа!

— Пропустите. Очистите, пожалуйста, проезд!

Судя по тому, как засуетились полицейские и детективы в штатском, настало время прервать импровизированную пресс-конференцию, которую устроил себе Олигарх.

— Спасибо, господа.

Его отсутствие на прощальной службе в Центральной лондонской мечети было вполне объяснимым — и таким же естественным было его нежелание напрасно терять время в ожидании, пока тело усопшего Алексея Литвинчука перевезут к месту захоронения.

— Благодарю вас за внимание…

Как раз в этот момент к западным воротам кладбища подъехала вереница из четырех машин.

— Думаю, мы еще встретимся, господа!

Охранник предупредительно открыл дверцу одного из подъехавших автомобилей, и в сопровождении прощальных фотовспышек Олигарх укрылся от чужих взглядов за бронированными темными стеклами.

После краткой беседы с полицейскими машины пропустили на территорию кладбища, а журналисты опять выстроились вдоль ограды.

— Как вы думаете, констебль, это у них там надолго?

— Не знаю, сэр.

Спустя несколько минут, вслед за катафалком, на территорию кладбища въехали еще несколько тонированных автомобилей.

— Кто это был, констебль? Вы не видели?

— К сожалению, я не могу ответить на ваш вопрос, сэр…

Хайгейтское кладбище, одно из самых известных в Лондоне, находится в очень престижном районе на севере и напоминает огромный парк с вековыми деревьями, а также строениями викторианской архитектуры. Еще со второй половины XIX века здесь хоронили представителей всех религий, когда-либо чем-либо прославивших Великобританию: например, Майкла Фарадея, известного каждому школьнику по картинкам в учебнике, великого живописца Рейли Мура, не слишком популярного в России философа Герберта Спенсера и даже отца всех воинствующих безбожников Карла Маркса.

— Сюда, прошу вас…

— Проходите, пожалуйста.

В мусульманской части кладбища кортеж с катафалком уже поджидали:

— Начинаем?

— Да, конечно.

Среди родственников и знакомых, приехавших вместе с телом покойного, был и Ахмед Закатов.

— Приветствую, — остановился он, чтобы пожать руку Олигарху.

— Здравствуйте, уважаемый!

— Надо будет потом переговорить.

— Обязательно.

Всего на похороны собралось человек тридцать: вдова Литвинчука, его сын и отец, который прилетел в Лондон откуда-то из-под Краснодара, приглашенный мулла, Олигарх и Закатов — оба в сопровождении вооруженной охраны…

Еще было приглашено несколько человек самого различного вероисповедания, причисляющих себя к политической оппозиции нынешнему режиму в России, в основном из числа представителей так называемой творческой интеллигенции.

В сером небе над Хайгейтским кладбищем, то приближаясь к месту захоронения, то немного удаляясь от него, постоянно кружили два патрульных полицейских вертолета.

— Принимаю намерение ради Аллаха читать заупокойную молитву мужчине, следуя стоящему впереди имаму… — Немногочисленные мусульмане, собравшиеся возле свежей могилы, подняли раскрытые ладони до уровня головы и коснулись большими пальцами мочек уха.

Остальные присутствующие, не зная толком, что следует делать, просто опустили головы.

Кто-то даже растерянно перекрестился…

Тело захоронили, с учетом всех обстоятельств насильственной смерти, в плотно закрытом дорогом гробу, изготовленном из светло-коричневого дерева и декорированном белыми цветами.

Произносить хвалебные речи у могилы — обычай кафиров, неверующих людей. В исламе это запрещено. Да и покойному от этого нет никакой пользы. По шариату дозволена лишь тихая скорбь, беззвучный плач.

Тем не менее траурная церемония похорон Алексея Литвинчука продолжалась еще около двух часов, пока сильный ливень, разразившийся над северными районами Лондона, не прервал поток слов, которые уже начали повторяться…

ЭПИЛОГ

Все приличные люди служили в разведке…

Генри Киссинджер

Когда-то в ранней молодости Рональд Маклейн любил гулять по Хайгейтскому кладбищу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Но потом посчитал эту привычку слишком опасной. Все-таки здесь был похоронен великий основоположник научного коммунизма, и слишком частое появление рядом с его могилой, чисто теоретически, могло навести полицию на ненужные подозрения…

По той же причине он взял себе за правило обходить стороной и Кенсингтонский сад — исключительно из-за того, что советское посольство находится от этого живописного места слишком уж близко.

Научиться говорить на английском языке так, чтобы тебя понимали, не слишком сложно.

Намного труднее — выучиться говорить по-английски так, как говорят англичане.

Для Элизы Дулитл из «Пигмалиона» Б. Шоу этот язык все-таки был родным.

А для мистера Маклейна…

Впрочем, за пятьдесят с лишним лет, прожитых в Лондоне, не только английским языком, но и образом мыслей он овладел настолько, что без труда различал в разговорах с соседями, когда речь идет о коротких ливнях, а когда о непродолжительных сильных дождях. И как-то даже поймал себя на мысли, что совершенно искренне, от души смеется перед телевизором над шутками в стиле классического английского юмора.

А что касается едва заметного акцента… Выговор мистера Рональда Маклейна полностью соответствовал месту его постоянного проживания, роду деятельности, возрасту и социальному положению.

Потому что, как известно, идеальное произношение можно встретить только у некоторых дикторов радиостанции Би-би-си, продавщиц дорогих магазинов и метрдотелей не менее дорогих ресторанов. Даже представители высших классов немного искажают литературный язык, что уж говорить об остальных слоях населения…

К примеру, жители рабочего Бирмингема, использующие так называемый брумми, диалект цветных выходцев из отпавших от метрополии британских колоний, далеко не всегда понимают лондонских клерков. По-разному говорят фермеры, шотландцы, валлийцы, рабочие и системные администраторы, жители Ланкашира и моряки.

Единственное, с чем Рональд Маклейн никак не мог справиться, — это заставить себя полюбить игру в крикет или хотя бы уловить хоть какой-нибудь здравый смысл в ее правилах.

Для англичан крикет — это больше чем просто игра, это воплощение национального характера и, если угодно, национальной идеи. Как минимум с апреля по середину сентября репортажи с матчей по крикету транслируются во всех общественных местах, а на любой деревенской лужайке или на телевизионном экране постоянно торчит группа одетых в белое странных людей со специальными клюшками. Кандидатом в какой-нибудь приличный крикетный клуб, вроде лондонского Мэрилебонского клуба, надо записываться едва ли не с рождения, тогда годам к тридцати, может быть, и посчастливится стать его членом…

* * *

— Сколько мы не виделись?

— С шестидесятого года, со времен ареста Лонсдейла.

Полюбоваться Лондоном с воды стоит не так уж и дорого.

За ваши деньги вас прокатят по Темзе туда и обратно, мимо Вестминстера, тюрьмы Клинк и Тауэра, мимо пришвартованных вдоль набережной исторических кораблей и судов, под знаменитыми лондонскими мостами…

Если с гидом — дороже, но не намного.

Во всяком случае, подобное развлечение вполне по карману даже людям глубокого пенсионного возраста, двое из которых как раз и расположились за столиком в теплом салоне прогулочного теплохода.

Рональд Маклейн был года на два старше своего собеседника, однако выглядели они примерно одинаково: сухощавые седые старики в опрятной, но не слишком дорогой одежде.

— Провал тогда произошел не по нашей вине.

— Да, я знаю, товарищ. Группу Лонсдейла выдал руководитель английского отдела польской службы безопасности Голеневский, который перебежал на Запад. Он сообщил ЦРУ все, что знал о нашей агентуре, работавшей на базе Королевских ВМС в Портленде..

— Сейчас об этом можно прочитать в любой газете. А тогда… — Человек, которого называли Генералом, улыбнулся каким-то своим воспоминаниям почти полувековой давности. — Мы, конечно, тогда не были лично знакомы с Лонсдейлом, но я внимательно следил за процессом по публикациям и даже видел его портрет в мартовском номере «Дейли экспресс». Писали, что он всегда был этаким плейбоем, который не пропускал ни одной юбки и любил опрокинуть рюмку.