Норби (СИ) - Валентинов Андрей

– Заходи!

Зашел – и увидел генерала, самого настоящего, словно на картинке. Погоны, ордена, золотое шитье. Фуражка тоже входила в комплект, но генерал ее снял и бросил на стол.

Не стар, хоть и не молод. Высок, сухощав, подтянут, ликом суров. Взгляд только не уставной, то ли удивленный, то ли даже растерянный.

Мяться на пороге Антек не стал. Шагнул ближе к столу, развернул плечи. Смир-р-рно!

– Здравия желаю, пан генерал! Извините, хлоркой пахну.

Тот, кажется, и в самом деле удивился.

– Здравствуйте, Антон! Вы… Вы разве меня не узнали?

Не узнал и узнать никак не мог. Генералы и титулярные советники – они из разных миров.

On byl titulyarnyj sovetnik, Ona – generalskaya doch.

Генеральская дочь! Ядзя. Ядвига Сокольницкая. «Спасибо за цветы, они очень красивые!.».

– Узнал. Вы – бригадный генерал Михал Сокольницкий. Мы встречались с вами в Белостоке.

«Я из офицерской семьи, у нас традиции, обязанности. У меня есть жених, в конце концов!»

Сокольницкий поглядел странно, словно ожидал что-то совсем иное. Наконец, покачал головой.

– Обиделись! Ядзя тоже на меня обижалась. Повторю то, что говорил вам тогда. Когда у вас будет дочь на выданье, и от вашего решения будет зависит ее счастье, вы меня, может, и поймете. Ядзя сейчас здесь, в Варшаве, и очень обрадовалась, когда узнала, что вы живы. Из эшелона не добрался никто.

Перед глазами вновь встало Последнее поле. Тогда, в их неровном строю, стояли те, кто вместе с ним уезжал из Белостока. Нет, ему не повезло, о нем просто забыли.

Жди, мой Никодим!

– Антон! Вы же не оловянный солдатик из Андерсена! Садитесь.

Он повиновался без слов, генералу же явно не сиделось. Зачем-то взял фуражку, покрутил в руках, снова бросил на стол.

– Сейчас я заместитель начальника Генерального штаба. Когда увидел вашу фамилию в донесении, тут же доложил маршалу. Я здесь по его поручению.

Антек лишь моргнул в ответ. Ну и дела!

– От имени Верховного командования заверяю вас, Антон, что ваша помощь крайне необходима Польской Республике. Все счеты, все обиды – потом. Сделайте то, о чем вас попросят, это необходимо для спасения страны.

Бывший гимназист пожал плечами.

– Сделаю. А что, так плохо?

Генерал поморщился.

– Если верить газетам, наши войска уже под Москвой. Плохо, Антон! Мы исчерпали все резервы, в бой идут гимназисты старших классов.

«И снаряды есть, да стрелки побиты. И винтовки есть, да бойцов мало. И помощь близка, да силы нету…»

– Кстати, Антон, у меня чисто служебный вопрос. Вы числились в составе гарнизона объекта «Плутон-1»?

В первый миг он решил, что генерал хитрит. Ничего себе, «служебный»! Но. К чему скрывать?

– Нас тогда осталось трое, пан генерал. Очень компактный гарнизон, за одним столом умещались.

Сокольницкий кивнул, думая о чем-то своем. Наконец, встав, резким движением протянул руку.

– Удачи, Антон! Если что, обращайтесь лично ко мне. Мой телефон есть у Орловского.

Ответить он не успел, хлопнула дверь – и пуст кабинет. Антек потер лоб, пытаясь сложить воедино стеклянные осколки. Генерал знает его, как Земоловского, что очень хорошо, глубже копать не станут. И не так важно им, кто он на самом деле, бывший гимназист. Объект «Плутон-1», вероятно, в нем все и дело.

В кабинет заглянул надзиратель, поманил за собой.

– В канцелярию! Быстрей, быстрей, машина уже ждет.

Воды невидимой реки плеснули, взметнувшись до самой души, холодные брызги ударили в лицо.

* * *

– Ладно, так и быть, можете поспать два часа. Но не больше, начальство торопит… Сейчас, еще пара вопросов.

Пан поручник и сам устал, на столе – полная окурков пепельница и пустая чашка кофе, уже третья. Сколько длился допрос, Антек хоть и представлял, но с трудом. Начали сразу, как его привезли из тюрьмы. Куда именно, не понять, в коридорах военные, но на окнах – решетки. Привели в кабинет, поставили на стол тарелку с бутербродами, принесли кофе. И – началось.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

День сейчас или ночь? На окнах – глухие шторы.

Пан поручник задавал вопросы, сержант-стенографист записывал. Через несколько часов пришел другой пан поручник, сержанты менялись уже трижды. Вопросы, вопросы, вопросы.

О «Плутоне-1» так и не спросили. Речь шла о нем, добровольце Земоловском. Каждый его день, каждый шаг – с той самой минуты, когда он открыл глаза у горящего вагона. Про полк Добжаньского – особо. Вначале и верить не хотели, полк числился погибшим под Гродно. Антек подробно описал, что помнил: пана майора, прочих офицеров, тачанку с пулеметом-«тридцаткой», бой на шоссе, русский танк с открытым люком. Зафиксировали стенографическими значками, но сомнения никуда не делись. Вот и сейчас.

– Вы показали, Земоловский, что подпоручник с галунным зигзагом на воротнике, фамилия которого осталось неизвестной, вам не верил. Можете пояснить, почему?

Антек лишь руками развел.

– Потому что правду говорил. Вот и вы мне не верите.

Пан поручник с силой провел ладонью по лицу.

– Не верю! Офицер, подходящий под ваше описание, действительно служил в Гродно. Но из окружения никто не вырвался, понимаете? Погибли все! Получается, вы воевали в полку призраков.

Антек искренне возмутился, хотел возразить и… Осекся. Он мог описать каждый час, каждую минуту, но стоило лишь задержать киноленту памяти, как изображение теряло цвет, расплывалось, распадаясь в тлен. «Нет такой деревни, нет такой сторонки, где бы не любили улана девчонки». Он попал в полк прямиком с Последнего поля. А откуда пришли уланы?

– Рана на голове у вас настоящая, – вздохнул пан поручник. – И бой на шоссе в самом деле был, русские о нем в газетах писали. Не знаю, что и думать. Ладно, отдыхайте!

Он спал недолго и тревожно. Во сне видел уходящий в туман конный строй. Негромко звучала песня, глухо били в пыльную землю копыта.

Едет улан, едет, Конь под ним гарцует, Убегай, девчонка,

А то поцелует.

10

– Графское вино, пфе! – мсье Бриссо пренебрежительно фыркнул. – Да что богатеи в вине понимают? Им уксус в бутылку с этикеткой нужной залить – ни за что не отличат. Спесь они пьют, а не вино, мсье Корд. А вы это попробуйте, настоящее, не графское. Красное, в прохладу самое правильное. И вы, мадемуазель, присоединяйтесь. Оно, конечно, без хрусталей с фарфорами, но так даже приятнее. Естество к естеству, мсье Корд.

Вино было красным, густым, тягучим, словно кровь и чуть-чуть с кислинкой. Стаканы глиняные, в яркой поливе, скатерть на столе вышитая, с узорами, стол же на маленькой веранде при отеле, которым и заправлял пышноусый мсье Бриссо. Керосиновая лампа, висевшая на железном крюке, завершала картину. Желтый огонь, черные тени.

Анна Фогель сняла комнату в том же отеле, что и я. Ничего удивительного, иных гостиниц в Ламотт-Бедроне не нашлось. Хозяин, на радостях от того, что оба номера не пустуют, решил угостить постояльцев настоящим красным – правильным! – вином собственного изготовления.

Мухоловка тоже села за стол, но даже не притронулась к стакану. Молчала, глядя куда-то в ночь. Я цедил вино, почти не чувствуя вкуса. Что то пойло, что это. Настоящий бурбон здесь не найти, извели французы Бурбонов!

Хозяин оказался не только словоохотлив, но и чуток. Подлив мне вина из кувшина, встал, пожелал спокойной ночи – и пропал во тьме. Мухоловка, проводив его взглядом, достала из сумочки пачку сигарет. Негромко щелкнула зажигалка.

– Хуже, чем в тюрьме, – равнодушно бросила она по-немецки. – Никуда не уйти, всюду ты. Даже во сне.

Иной бы возгордился, но я представил, какие сны видит Сестра-Смерть и невольно вздрогнул.

– Моя ошибка, фройляйн Фогель. Тебя нельзя было посылать в Европу. Мой друг предлагал снять для тебя приличную квартиру в пригороде Вашингтона и время от времени привлекать, как консультанта. Но разведчиков такого уровня у нас просто нет.