Непохожие поэты. Трагедии и судьбы большевистской эпохи: Анатолий Мариенгоф. Борис Корнилов. Владимир Луговской - Захар Прилепин

В 1934-м он меняет национальность с киргиза на башкира:

Мы народ не робкий и не здешний,По степям далёким безутешный,Мы, башкирцы, скулами остры.

Оба опоздали к Гражданской, добирали потом всякими дурными и лишь изредка весёлыми выходками.

Корнилов рванул в 1926 году в Ленинград учиться — но на самом деле за славой, Васильев (он был на год моложе) — в 1927-м в Москву учиться, но тоже за славой. Учёбу оба бросили — образования не имели.

В родные места возвращались оба изредка, наездами.

В первую очередь повлиял на обоих Есенин (оба начинают с прямых подражаний ему), а только потом уже — Багрицкий, Мандельштам. Но не Маяковский.

От Есенина — лиризм, пронзительность, от Багрицкого — пафос, чёткость, жёсткость формулировок, от Мандельштама — «виноградное мясо стиха».

А от себя — природный дар, детство, личный опыт за плечами, не самый богатый, но особенный — потому что увиденного их нерусскими глазами — так не увидел никто.

Васильев начал поэтическую карьеру со стихотворения о смерти Пушкина; у Корнилова тоже первое его, несохранившееся, стихотворение было о Пушкине; и последнее, что написал Корнилов, — цикл о гибели Пушкина.

У обоих — быстрый взлёт, громкий, но неустойчивый, всегда готовый обернуться скандалом успех.

У них даже стихи, с которых начиналась слава, — и те схожи интонационно и ритмически.

Смотрите, вот «Ярмарка в Куяндах» Васильева:

Над степями плывут орлыОт Тобола на Каркаралы…

Стихотворение было опубликовано во втором номере журнала «Новый мир» за 1930 год, и едва журнал вышел, эти строчки были на устах у всей читающей публики.

Корниловское классическое стихотворение «Качка на Каспийском море» написано в том же году, летом, и вышло тоже в «Новом мире», во втором номере, но уже за 1931 год:

…и, качаясь, идут валыот Бакудо Махачкалы.

Думается, если здесь и было влияние Васильева, то не прямое: откуда-то пришла мелодия, но Корнилов, по крайней мере когда писал, не вспомнил откуда.

Оба были по два раза женаты — на красавицах и, придётся заметить, не были своим красавицам верны.

Корнилова приметил Бухарин, Васильева — Гронский (настоящая фамилия Федулов) Иван Михайлович, в 1928–1934 годах ответственный редактор «Известий ВЦИК», в 1932–1937 годах ответственный редактор «Нового мира». Два старых русских революционера, обоих репрессировали: Бухарина расстреляли, Гронского посадили.

Некоторые стихи Корнилов и Васильев могли бы обменять друг у друга, никто бы не заметил обмена: схожая эстетика — мясная, почвенная, чуть нарочитая, натуралистичная, схожие темы, схожий пафос, схожая бравада, схожая образная система. Краски — густые, пишут так, чтоб от стиха пахло кровью, навозом, плотью.

У обоих неотрывное внимание к дедам и прадедам, — через их густую, разбойную кровь попытка объяснить свой трудный и самобытный характер.

Самый старый — огромный и рыжий,прадед Яков идёт на меняпо сугробу, осиновой лыжейпо лиловому насту звеня.……………………………Вы, хлебавшие зелья вдосталь,или даже того, кто не слаб,на веку заимели до стащекотливых и рыжих баб.

Это Борис Корнилов — «Прадед» (1934). А это Васильев — «Рассказ о деде» (1929):

Корнила Ильич!Бородатый дедко,Я помню, как в пасмурные вечераЛицо загудевшею синею сеткойТебе заволакивала мошкара.………………………………Таким ты остался. Хмурый да ярый,Ещё не уступчивый в стык, на слом,Рыжеголовый, с дудкою старой,Весну проводящий сквозь бурелом.

И у него же, в стихотворении «Провинция-периферия» (1931):

И смертно Васильев Корнила Ильич,Простой, как его фамилия,Хлестал огневик, багровел, как кирпич,Он пил — тоски не в силах постичь,И все остальные пили.

Они оба своих дедов описывают как лесных, из бурелома вылезших, ярых, упрямых, пьющих, да ещё и рыжих — хотя с чего бы? Сами поэты рыжими не были. Но рыжий — значит иной, чем-то меченный изначально, выпавший из породы — и завещавший такую судьбу внуку или правнуку.

Оба пытались разорвать пуповину — со своей землёй, повышали голос, орали на чёрную, корявую малую родину свою, будто пытаясь прогнать самое любимое и дорогое:

Провинция, я прошёл босикомОт края до края тебя — и вижу…Пусть ты мне давала семью и дом,Поила меня своим молоком —Я всё ж тебя ненавижу.Но эта ненависть свежих кровей,Которой — не остановиться!Горячие рельсы в пыльной траве.Гляди: слетели кресты с церквей,Как золотые птицы.

Это Павел Васильев, снова «Провинция-периферия».

А вот его собрат, Корнилов, стихотворение «На Керженце» (1927):

Девки чёрные молятся здесь,Старики умирают за деломИ не любят, что тракторы есть —Жеребцы с металлическим телом.Это русская старина,Вся замшённая, как стена,Где водою сморёна смородина,Где реке незабвенность дана, —Там корёжит медведя она.Желтобородая родина,Там медведя корёжит медведь.             Замолчи!             Нам про это не петь.

А сами всё равно поют, и ненависти своей не верят, потому что вылезти из своей шкуры и расстаться с позвоночником нельзя.

Лошадей описывают — сразу ясно, что с детства понимают и любят это животное, и дело с ним имели. И жалеют это животное — всем существом, до слёз.

У Корнилова:

И на двор летит из конюшни серый.В яблоках. Жеребец.Он себе не находит места,сталь на жёлтых его зубах —это слава всего уездаходит по двору на дыбах.Попрощайся с красою этою.Вот он мечется, ищет лаз,и кровавые змейки сетью,как ловушка, накрыли глаз.…………………………………Кровь, застывшую словно патоку,он стирает с ножа рукой,стонет,колет коня под лопатку —на колени рушится конь.

У Васильева:

А у коня глаза тёмные, ледяные.Жалуется. Голову повернул.В самые брови хозяинуТеплом дышит.Тёплым ветром затрагивает волосы:«Принеси на вилах сена с крыши».Губы протянул:«Дай мне овса».…………………………Да по прекрасным глазам,По карим,С размаху — тем топором…И когда по целованнойБелой звезде ударил,Встал на колени коньИ не поднимался потом.

Трудно не заметить ярмарки Васильева и базары Корнилова: им же обоим надо, чтоб много было мяса, цвета, плоти, а где как не на ярмарке, как не на базаре — этого вдосталь?