Имя твое – номер - Михаил Нестеров

Оба Морено звонко рассмеялись.

Глава 26

Экзорцист

Вихляев вторые сутки следил за Консуэло. Пару раз видел Гриневича в беседке, какого-то старика-подавальщика. Не пожалел о снайперской винтовке. Ему нужны были глаза Гриневича. Ему было плевать на страх, который обязательно заплещется в них. Заглянуть в глаза – как поздороваться, а потом – попрощаться. Поздороваться для него значило сказать: «Я долго подбирался к тебе. Всегда знал, что у меня есть враг, но не знал его в лицо. Если бы узнал раньше, убил бы тебя не колеблясь. Кто ты? Покрытая шелухой картина. Шелуха и грунтовка, вот что от тебя осталось. Кому ты нужен? Себе? Но зачем, когда до тебя нет дела ни одному человеку? Это сумасшествие. Ты свихнулся, когда придумал себе это занятие. Лучше бы тебе было остаться прокурором, адвокатом, швейцаром, просто каким-нибудь человеком».

Вихляев не подозревал, что, думая так, ненавидит Гриневича. Что невольно сравнивает его и Курбатова: кто из них чище? Нет, по-другому: кто из них первым выбежал из бани.

Для наблюдений за виллой Вихляй использовал возвышенности, овраги. Он пренебрег выбором участков, которые обеспечили бы хорошие сектора обстрела. Места для наблюдений стали для него укрытиями – он видел двух человек в штатском, которые бродили вокруг Консуэло и натурально играли в шпиков. Он отметил все естественные и искусственные препятствия, которые ему предстояло преодолеть. Забор – ерунда. Мысленно он преодолевал это плевое препятствие десятки раз. Живые ограды – они же укрытия при перемещении. Охранное освещение помогало ему лучше видеть. Сторожевых собак он уже давно не боялся, а здесь их не было и в помине. Системы сигнализации? Вихляй задорно рассмеялся.

Пути подхода определены. Бегства? Он ни от кого не бегал.

Сейчас он один представлял хорошо оснащенную и тренированную боевую единицу.

Вихляй открыл бутылку пива. Отпил несколько глотков, отер губы. Неожиданно в голове промелькнула стандартная шкала приоритетов, которой его задолбали в учебке, и сам он долбил ею головы курсантов. Он допил пиво и тихо прошептал:

– Ситуация. Задача. Исполнение, – будто обращался к кому-то. Может, чувствовал, как раньше, справа Юниора, а слева Ветерана. Сейчас же смотрел на двух мужчин, снова появившихся на аллее, ведущей к вилле генерала. Они прошли мимо Вихляева, затаившегося среди живой ограды, о чем-то тихо переговариваясь. Еще немного, и они, не доходя до ворот виллы, повернут назад. Они странно, очень странно отрабатывали свои деньги. Так, словно у них на ногах были приделаны спидометры и тахометры.

Андрей покинул свое укрытие бесшумно, сразу оказавшись в трех метрах позади пары полицейских. Он сделал широкий шаг вслед и вскинул оружие на уровне глаз. Выстрел в затылок одному, потом под правую лопатку другому.

Убрав пистолет за пояс, Вихляй взял за ноги убитого наповал полицейского и перетащил его в кусты. Вернулся за раненым Мартинесом. Он очистил тыл, убрал людей, которые реально мешали ему выполнить задачу. Однако раненый мог облегчить ему работу на следующем участке. Ему предстояло подойти к вилле, держась теневой стороны живой изгороди; преодолеть усеянный по гребню острыми пиками забор. Для Вихляя это скорее не преграда, а развлечение, гладкая планка в секторе прыжков в высоту.

За два дня наблюдений он в этой паре полицейских определил старшего, потому стреножил Мартинеса, а не снес ему полголовы.

Сейчас Мартинеса терзала такая острая боль, что любое движение – дополнительная порция боли. Он еще не потерял сознание, удерживая его, боясь не вернуться из обморочного состояния. Терпеть боль для него означало жить. И это могло продолжаться долго, очень долго.

Вихляй склонился над ним и спросил:

– Как зовут старика, который обслуживает гостя на вилле? Не ответишь, я прострелю тебе другую лопатку.

– Феликс, – простонал Мартинес.

– Позвони ему. Только не говори, что в доме нет телефона. Я представляю его: старинный, с дурацкой слуховой трубкой на одном конце и плевательницей на другой. Когда Феликс снимет трубку, ты назовешься и попросишь впустить тебя. У тебя срочное дело к гостю. Говори не торопясь, не скули и не стони. Я прерву тебя, едва твой голос дрогнет.

Вихляй положил пистолет на траву и вынул из кармана полицейского сотовый телефон.

– Говори номер. Только нормальным языком. Заранее тренируйся.

Мартинес не сдался, не предавал кого-то. Он находился в страшном состоянии между жизнью и смертью. На перекрестке – в рай или в ад. Он подчинялся чужой воле и не смел противиться.

Феликс к этому часу неплохо приложился к бутылке. Он любил как раз то вечернее время, которое незаметно переходит в ночь. Ему никогда не приходило в голову обозначить это время и назвать его поздним вечером. Точнее, он по-детски опасался этого, будто боялся спугнуть его. Безымянное – оно устраивало его больше. И сам он устраивался в широком кресле, включал негромкую музыку, клал ноги на низкий полированный столик, до которого мог дотянуться и пополнить стакан с шотландским виски. Этот напиток, приготовленный из перебродившего сусла – ячменный солод и рожь, он любил больше всего. Он пил его не торопясь, глоток за глотком, чувствуя, как хмель бежит по венам, согревает ноги, руки, подкрадывается к голове. Он буквально созерцал этот процесс.

И вот в него вторгся кто-то посторонний. Секунду – другую Феликс раздумывал, отвечать на телефонный звонок или нет, хотя ответа на него и не требовалось. Улыбнувшись этому каламбуру, он дотянулся до смежного аппарата и снял трубку:

– Да. Слушаю вас.

– Феликс? – голос Мартинеса прозвучал бодро.

– Да, с кем я разговариваю?

– Это Мартинес. Впусти нас. – Полицейский вдруг заторопился: – У нас срочное дело к гостю…

Вихляй сам нажал на клавишу отбоя. Убрав пистолет в карман, он рывком поднял Мартинеса с земли. Тот громко застонал. Спецназовец будто и не слышал его. Он вывел его из укрытия и, крепко прижимая к себе, повел к воротам.

Эти двадцать метров для Мартинеса стали самыми мучительными в жизни.

Он уже не видел спешащего по освещенной дорожке сенешаля. Как Феликс не заметил ни одной странности? Он находился словно под гипнозом. От Мартинеса поступил звонок и распоряжения. Он выполнял приказ полицейского, бросив на него лишь беглый взгляд.

Он открыл замок и распахнул калитку. Вихляй отпустил полицейского, и тот рухнул к ногам сенешаля. И только сейчас Феликс поднял глаза…

Марибель готовилась ко сну. Она стояла перед большим зеркалом в ванной комнате и расчесывала волосы, когда вдруг спаниель громко залаял. Женщина, не выпуская расчески из рук, подошла к двери и, наложив цепочку, приоткрыла дверь. И не поверила своим глазам…

Через пару мгновений она попала в объятия Кости. В эти короткие мгновения она забыла обо всем… Она не раз представляла себе встречу с ним, и каждый раз – непрерывным монологом: «Ромми, тебя ищут все спецслужбы Испании. Тебе нельзя показываться на улице. Поживешь пока у меня». При этом представляла, как она выглядывает из-за плеча любовника и зорко осматривает двор. Скрывать у себя убийцу даже в мыслях было упоительно. Она не думала о том, что такое состояние, постоянные думы разнообразят ее будни, скрашивают скучное в общем-то существование. В таком состоянии она не замечала надоевших уже туристов, незнакомую речь и прочее. Она фантазировала: встречая в очередной раз Костю, будничным голосом спрашивала: «Сколько на этот раз ты народу убил?» А в глазах – интерес.

Она недоверчиво распахнула глаза, когда на ее вопрос: «У кого же ты скрывался все это время?» – ночной гость ответил:

– У разных людей. В Испании, Израиле, России.

– Шутишь?

И по его глазам поняла – нет, не шутит.

– Тебе бы внешность изменить.

– Я к этой привык.

– Знаешь, даже пластический хирург так не сказал бы. – Она чуть помолчала. – Ты надолго?

– Только заберу пистолет.

– Опять?! Ты вернулся только для того, чтобы забрать пистолет?

– И сходить с ним на виллу генерала Фали.

Костя обнял ее, коснулся губами ее лба.

– Здесь я оставил много-много ярких воспоминаний, и они мне дороги.

Марибель вздохнула. Пряча счастливые глаза, она подошла к клетке с попугаем и выдвинула поддон. Повернулась к гостю:

– Бери сам свой пистолет. Видно, я часто и много кормила попугая.

Алексей Гриневич всякий раз испытывал ощущение, предшествующее рвоте, когда видел на экране седого телеведущего лет пятидесяти, на лице которого был выписан диагноз: гепатит – со всеми буквами, выступающими над строкой. Прослушав пятиминутный новостной блок, Гриневич одним пультом выключил телевизор, другим пультом включил стереосистему, выбрав диск Дайаны Кролл. Джазовые колыбельные канадки всегда действовали на него успокаивающе. У нее отличный голос и своеобразная техника игры на фортепиано, в очередной раз отметил Гриневич.