Полное собрание сочинений в десяти томах. Том 4. Стихотворения. Поэмы (1918–1921) - Николай Степанович Гумилев

98). Отметив, что «звуковое строение стихов» здесь «безукоризненно», другой современник поэта по поводу «замечательной строки» «Из земли за корнем корень выходил...» высказывался так: «Эту строку надо прочесть одним дыханием, — не остановишься посредине!» (Лунц Л. Цех поэтов // Книжный угол. 1922. № 8. С. 5). Усилия последующих интерпретаторов направлены большей частью на установление генезиса гумилевской фантастики: «Редкой выразительности достигает Гумилев соединением несоединимых элементов. Лес в одноименном лирическом произведении неповторимо причудлив. В нем живут великаны, карлики и львы, появляется “женщина с кошачьей головой”. Это “страна, о которой не загрезить и во сне”. Однако кошачьеголовому существу дает причастье обычный кюре. Рядом с великанами упоминаются рыбаки и... пэр Франции. Что это — возвращение к фантасмагориям ранней гумилевской романтики? Нет, фантастическое снято автором: “Может быть, тот лес — душа моя”. Для воплощения сложных запутанных внутренних порывов и предприняты столь смелые ассоциации» (Смирнова Л. «...Припомнить всю жестокую, милую жизнь...» // Изб (М). С. 27). Е. Томпсон трактует это ст-ние в «психоаналитическом» духе: фантастический ландшафт предстает здесь как место, где «встречаются и сливаются» мужское и женское подсознания (см.: Thompson E. M. Some Structural Patterns in the Poetry of Nikolaj Gumilev // Die Welt der Slaven. 19–20 (1974). P. 348). Имеется ряд работ об интертекстуальных связях «Леса». Так, С. Л. Слободнюк сопоставляет «лес» Гумилева и «лес» из «Божественной комедии» Данте, который окружает вход в Аид, и находит «определенную связь» между ст-нием Гумилева и фрагментами Лукана («Фарсалии»), в которых отмечается определенное сходство в изображении «леса» и «мрачной рощи», а также образа в том и в другом произведении змеи (см.: Слободнюк 1992. С. 69, 70, 71). Дантовские реминисценции выявляются и другим автором: «В “Лесе” развертывается образ “блуждающих” душ, находящий опору в дантовской символике» (Иованович М. Николай Гумилев и масонское учение // Н. Гумилев и русский Парнас. С. 42). Другой из возможных источников темы этого ст-ния — ст-ние Бодлера «La Chevelure», в котором женские волосы уподобляются населенному воспоминаниями-людьми лесу («...Pour peupler ce soir l’alcôve obscure / Des souvenirs dormant dans cette chevelure», и т. д.), а также притягивающему «душу» поэта «целому дальнему миру, отсутствующему, почти умершему» (PF. P. 234). В свете истории посвящения ст-ния, его «кошачью тему» можно сравнить с опубликованной в том же альманахе («Дракон») балладой И. Одоевцевой «Роберт Пентегью» (см., в частности, заключительные стихи — «Я слышала в детстве много раз / Простонародный этот рассказ, / И пленил он навеки душу мою / Ведь я тоже Роберт Пентегью, / Прожила я так много кошачьих дней...»). По-видимому, сочинение баллад на «демоническую» тему входило в задачи «ученического» окружения Гумилева: ср. также явную перекличку ст. 19, 21 «Леса» с «балладой» Вс. А. Рождественского: «Это было в глухое время / Наяву ли, во сне — не знаю...», опубликованной вместе с «Робертом Пентегью» в «берлинском» альманахе «Цеха поэтов» (1922. № 1). Ср. также другие параллели к гумилевскому декларативному «Это было» — от «Облака в штанах» Маяковского («Это было, / было в Одессе...») до «Вступления» к «Requiem» Ахматовой («Это было, когда улыбался / Только мертвый...» и т. д.).

Ст. 10. — Пэр — звание представителей высшей аристократии Франции (до 1789 г.) и в Англии (существующее по сю пору). Круглый Стол — собрание героев цикла средневековых рыцарских романов за круглым столом в замке короля бриттов Артура. Впрочем, рецензентом «Огненного столпа» высказывалось сомнение касательно допустимости сочетания «пэра... Круглого стола» (см.: Голлербах Е. Взмах. Стихи и поэмы. Н. Гумилев. «Огненный столп» // Вестник литературы. 1921. № 10. С. 9). Ст. 14. — Голова животного на женских плечах — распространенный образ в «декадентской» литературе, генетически восходящий, вероятно, к «Tentation de St. Antoine» Флобера; ср. также со ст-нием Гумилева «Ужас» (№ 88 в т. I наст. изд.) и поэмой «Мик» (см. ст. 794 № 3 в т. III наст. изд.). Ст. 18. — Кюре — католический приходский священник во Франции; по утверждению Н. А. Оцупа, этот образ «лишний раз доказывает <...> (как, впрочем, все образы стихотворения, напоминающие о французском средневековье), влияние французской культуры на Гумилева» (Оцуп. С. 159–160). Ст. 23–24. — Этот образ, по замечанию С. Слободнюка, может показаться схожим с образом Ф. Ницше («Так говорил Заратустра», глава «Другая плясовая песня»): «К тебе я прыгнул: ты попятилась от прыжка моего; и на меня засвистели змейки развивающихся волос твоих!» (см.: Слободнюк С. Л. Н. С. Гумилев. Проблемы мировоззрения и поэтики. Душанбе, 1992. С. 13).

31

ОС 1921.

ИС 1946, Изб 1959, СС II, Изб 1986, Изб (Огонек), СП (Волг), СП (Тб), БП, СП (Тб) 2, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), ОС 1989, Изб (М), Ст ПРП, СПП, Кап, СС (Р-т) II, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), СП (Ир), Ст (Яр), Круг чтения, Изб (XX век), Ст 1995, Изб 1997, ВБП, МП, СП 1997, Творчество. Пг., 1919, Мир искусства в образах поэзии: Архитектура. Скульптура. Живопись. Танец. Музыка. М., 1922, Ежов-Шамурин 1925, Акме, Ежов-Шамурин 1991, Душа любви, Русские поэты серебряного века, Русская поэзия сереб. века.

Автограф 1, вар. — Альбом 1919. Л. 16–17. В ст. 26 вместо «Звездой я буду» ранее было: «Я буду компас», автограф 2 — РГБ. Ф. 1 (С. А. Абрамова). К. 5. Ед. хр. 7. Л. 1. Автограф 3, вар. — Персия.

Дат.: до 31 августа 1919 г. — по датировке Альбома 1919 г. Расположение ст-ния соответствует архитектонике альбома 1919 г.

Перевод на англ. яз. («The Persian Miniature») — SW. P. 122; PF. P. 173–174.

«Эстетическое возрождение Азии на Западе и в Америке заметно по увлечению дальневосточной живописью или по моде на персидскую миниатюру, которая нашла себе выражение в новейшей русской поэзии в стихах Гумилева “Персидская миниатюра”» (Эберман В. Арабы и персы в русской поэзии // Восток. 1923. № 3. С. 108). Об увлечении Гумилева персидской живописью см. воспоминания Н. М. Минского: «После войны я встречался с ним в Париже. Прежняя его словоохотливость заменилась молчаливым раздумьем и в мудрых, наивных глазах его застыло выражение скрытой решимости. В общей беседе он мало участвовал и оживлялся тогда, когда речь заходила о его персидских миниатюрах» (Минский Н. М. Кузмин. Эхо. Н. Гумилев. Огненный столп // Новая русская книга. 1922. № 1. С. 15). Как дань эстетизму (хотя и утонченному) оценил подобное увлечение другой современник поэта: «...подняться на высоту простоты нашему писателю было нелегко, так как