Кортес - Михаил Ишков

- Я дал слово, - угрюмо откликнулся Авила. - Вернее, они поймали меня на слове. Когда мы обсуждали различные пути спасения, я согласился сообщить вам все возможные варианты.

- Чтоб тебе лопнуть, Алонсо! Твоя честность граничит с глупостью. Ты начал не с того конца. Так разумные люди не поступают. Теперь, правда, уже поздно рассуждать об этом. А насчет Мотекухсомы?.. К черту этого Мотекухсому, раз он не в силах открыть рынки и обеспечить доставку припасов. Какой смысл церемониться с этой собакой! Не он ли вел тайные переговоры с Нарваэсом. А теперь хочет уморить нас голодом! Нет, я буду вести переговоры с другим человеком. С Куитлауаком. С этим, надеюсь, мы договоримся...

Мы быстро нашли общий язык с двоюродным братом тлатоани и самым вероятным наследником его престола. Куитлауак обещал убедить ацтеков выпустить Кортеса из города. Я в свою очередь обязался сразу направиться в Веракрус, там погрузиться на корабли и покинуть Мехико. Главное было сохранить артиллерию и конницу. Выбравшись из западни, мы бы первым делом направились в Тласкалу и война бы продолжилась. Глуповатый, воинственный Куитлауак вел себя смирно. Был он изрядно напуган, не стеснялся клясться в верности испанскому повелителю. Насчет золота было принято соломоново решение - испанцы могут взять его столько, сколько каждый человек в состоянии унести на себе.

Выпустив Куитлауака за ворота, Кортес радостно потер руки. Небо над головой начинало обретать свой естественный, ликующий, голубиный цвет. Однако испытания, выпавшие на долю испанцев в тот день, не закончились. Где-то после полудня, когда стихли удары священного барабана, в городе неожиданно возникла какая-то суета и дежурные на стенах донесли, что на улицах появились первые жители. Затем со стороны тлакопанской дороги послышались лязгающие звуки, крики, вопли, наконец залп аркебуз, и через несколько минут к воротам дворца добрался израненный кастилец и закричал, что на кортеж, который должен был доставить женщин из Тлакопана напали ацтеки.

Первой мыслью, родившейся в голове Кортеса, была мысль о Малинче. Ее потеря была бы нестерпима. Он сам, собрав достаточно количество солдат, бросился в сторону западной дамбы. Нападавших индейцев они легко смели в боковые улочки и каналы. Наконец конвой вошел на территорию дворца.

До самого вечера, пока дон Эрнандо рассказывал донне Марине о событиях последних дней, она хранила молчание и только искоса, с затаенным изумлением посматривала на капитан-генерала. Только ночью, когда они остались вдвоем в отведенных для главнокомандующего покоя, она неожиданно резко оттолкнула руки дона Эрнандо и заявила, что не узнает его. Потом принялась истово креститься на подвешенное в углу распятие, взывать к Деве Марии, просить её вразумить человек, который под влиянием гнева и гордыни совсем потерял голову.

В последнее время её набожность очень удивляла Кортеса. Индеанка по-прежнему была мила, ласкова, однако прежняя наивность и восхищение, с которыми она когда-то смотрела на него, остались в прошлом. Теперь это была зрелая женщина, она все больше и больше старалась походить на знатных испанских дам. С этой целью сдружилась с патером Ольмедо. Узнав, что среди людей Нарваэса, которых Кортес привел с побережья, находилось пятерок испанок, она успела поговорить с ними и определила молоденькую женщину в свои камеристки. Другую наняла в качестве швеи. Платить им за услуги она попросила Кортеса. "Ведь ты не откажешь, милый?.." - улыбаясь спросила она.

Что творилось, размышлял Кортес, ожидая донну Марину. Она не позволила ему присутствовать в своей комнате, где готовилась ко сну. В такое время она решила окружить себя нелепыми условностями? Туземная женщина возомнила себя придворной дамой? Он неожиданно почувствовал, что за эти несколько дней похода и пребывания в восставшем Теночтитлане окружающие его люди, прежде такие близкие, почти родные, вдруг резко удалились от него, замкнулись в своих заботах. Словно бы не было смертельной опасности, угрожавшей всем им. Словно уже почувствов себя хозяевами в этих новоиспеченных пределах, они теперь обиделись на Кортеса за крушение внезапно осуществившихся надежд. Как дети! Капризные жадные дети!..

Малинче появилась неожиданно. В длинной ночной рубашке, наглухо затянутой возле горла... Задула свечи, легла на кровать, вытянула руки по швам. Кортес, постепенно привыкая ко тьме, все с возрастающим изумлением смотрел на нее. Это что, первый из преподанных опытной служанкой уроков? Этак дело дойдет и до строжайшего соблюдения поста и прочих запретов, на которые была так щедра святая мать-церковь.

Между тем в полумраке комнаты, едва сдобренном малюсенькой лампадкой, горевшей перед образом Девы Марии, обозначились черты лица Малинче. Она, лежа на своей кровати, в упор, не мигая, смотрела на Кортеса. Тот даже поежился. Наконец индеанка произнесла.

- Иди ко мне, милый, я открою тебе тайну...

Голосок её был все также свеж и притягателен, дон Эрнандо перебрался к ней, попытался обнять. Та осторожно отвела его руку.

- Гнев и несбывшиеся надежды, Малинцин, ведут в царство мертвых. Нельзя позволять себе поддаваться разочарованию - так учил меня дедушка. Наши жизни висят на волоске, угроза куда серьезнее, чем можно было ожидать. Разве можно в такой момент терять голову?

Кортес резко сел.

- И ты туда же!

- Милый, я хочу жить. Быть с тобой. Поэтому я не стану лгать. Я открою тебе правду. Восстал не Теночтитлан. Восстала вся страна. Со всех сторон в столицу идут отряды воинов. Ацтеки не утеряли власти над провинциями и покоренными землями. Мы не можем тешиться надеждами на возможность серьезных переговоров. Жрецы в Тенаюке принесли жертвы. Ответ богов - час пробил.

- Я не понимаю... Ведь мы обо всем договорились с Куитлауаком.

- Нет, милый, как ни прискорбно тебе сообщать, но двоюродный брат Мотекухсомы обвел тебя вокруг пальца. Его ни в коем случае нельзя было выпускать из дворца. Теперь его провозгласят тлатоани. Он храбр, разумен, а теперь доказал, что способен противостоять тебе и в политической игре. Это беда, это тяжелый удар.

- Негодяй! - только и смог вымолвить Кортес.

- Так говорят все, кто, поддавшись лжи, неожиданно обнаруживает истину.

- Но, по твоим словам, этого не может быть. Двух живых солнц не бывает. При живом тлатоани никто не смеет даже задуматься о выборе другого правителя.

- Оказывается, можно. Это ацтеки, милый...

- Не называй меня милым!

- Не буду, милый, но ты опять вне себя от гнева. Тебе надо успокоиться, познать женщину. Иди сюда...

Потом индеанка объяснила, почему поступок Альварадо нанес непоправимый ущерб их делу. Ацтеки воспряли, теперь их нелегко будет остановить, тем более, что явно не вовремя Кортес затеял водружение креста на главном теокали. Придется испанцам испытать на себе гнев богов. Что остается? Силу надо противопоставить силе.

Кортес с легкостью признался.

- Нам нечего им противопоставить. Как только закончатся запасы пороха, нам крышка.

Всего несколько часов назад он бы никогда не признался в этом. Никогда бы не сказал об этом вслух.

- Нам необходимо немедленно покинуть Теночтитлан и крепко осесть в Тласкале.

- Это исключено. Я не могу жертвовать всем, чего добился. Теночтитлан мой козырь не только в борьбе с ацтеками, но и с губернатором Веласкесом. Вне его мы только банда - по крайней мере, так он провозглашает в своих заявлениях. Ты же знаешь, от Монтехо и Пуэртокарреры нет никаких вестей. Если бы я имел поддержку королевского двора, у меня были бы развязаны руки. В этом случае я бы немедленно покинул столицу. Как взять его, я знаю. Нельзя быть уверенными и в преданности Тласкалы. Если Куитлауак, как ты говоришь, обвел меня вокруг пальца, он непременно должен договориться с Тласкалой за наш счет.

- Это так, но у тебя остается ещё один важный козырь.

- Мотекухсома?

- Да. Зачем надо было обижать его. Неблагодарность, как утверждает патер Ольмедо, самый страшный грех, который может совершить христианин. Разве ты не боишься, что божья удача отвернется от тебя?

Они долго молчали. Кортес гладил её по волосам, длинным, жестким, так и льнущим к ладони, прикидывал так и эдак, потом наконец упрямо сказал:

- Я не могу покинуть Теночтитлан.

Глава 11

Добравшись до воспоминаний о том утре 15 июня 1520 года, когда впервые их лагерь подвергся неслыханному по ожесточению штурму регулярных отрядов ацтеков, Берналь Диас невольно затаил дыхание. Мочи говорить не было картины былого надвинулись на него, обступили жуткие подробности нападение. Сердце замерло как и тот момент, когда нарочный, в утренних сумерках посланный Кортесом с посланием в Веракрус, тут же, весь израненный, вернулся и объявил:

- Выбраться из города нет никакой возможности. Мосты подняты, враг скоро грянет на нас.

Пока занимали места по боевому расписанию, пока запалили фитили, натянули дуги арбалетов, совсем рассвело. Солнце, выкатившееся из-за дальних гор, оседлало вершину большой пирамиды, потом некоторое время выглядывало из-за стен храма Уицилопочтли, наконец вознеслось над христианской часовенкой. В городе стояла гулкая неестественная тишина...