Библиотекарь - Михаил Елизаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не убьете вы меня, – сказал я, осторожно отодвигая ладонью шпагу, – вам Смысл нужен.
– Да не особенно… – она нарочито зевнула. – Подумаешь… Покров советской Богородицы над страной…
Я понял, что Горн маскирует эмоции, и уверенно сказал:
– Зато и бессмертие дает! А вам, Полина Васильевна, даже Книга Силы не помогает…
– Люблю жить… – призналась Горн. – Умирать не люблю… – клинок, чуть покачавшись перед моими глазами, с щелканьем нырнул в трость. – Все равно… Вкладыша нет… Какой в Смысле прок? Какой в тебе прок? – Звучало это, впрочем, вполне дружелюбно. – Забавно… Ритка – дура… Как она сказала?… Э-э-э… Ага, вот… «Я завещала Алексею Смысл… На добрую память…» – Горн скрипуче хохотнула. – А ты не помнишь… Хороша память!
В этот момент я уже знал, где находится вкладыш из Книги Смысла. Стараясь не выдать себя волнением, я уставился в пол.
– Не грусти, Алешка, – по-своему истолковала Горн мои поникшие плечи и опущенную голову. – Пока не трону… Месяц даю… Испытательного сроку… Но торопись. Не расслабляйся. Шевели мозгами… У меня терпение не резиновое… Лопнет…
– Полина Васильевна, – я на ходу сочинил вопрос, чтобы успеть взвесить все перспективы моего нежданного открытия, – а это вы придумали музыку во время боя ставить?
– Не я. Риткина идея… Плацебо. Но помогает. Не всем. От характера зависит. Возраста… Склада ума… Темперамента… Надо еще… С песней подгадать… Выкручиваемся помаленьку. Одному пластинку заведем. Другому астматический сбор заварим. Трава из аптеки. Тоже бодрит… Разные способы. Но согласись… Выдавать Книгу Ярости… Или Силы… Всяким шушерам, – Горн презрительно кивнула на окно. – Обойдутся. Без Книги больше передохнет… Правильно?
– А давно вы познакомились с Маргаритой Тихоновной?
– Давненько… – нахохлилась Горн. – Риткина мать… Валентина Григорьевна… Соседкой была… по палате… В доме престарелых. С ней все начинали… С Валентиной Григорьевной… Можно сказать… У истоков стояли… Она привела Ритку. Когда ж это?… Восемьдесят шестой год… Четырнадцать лет назад… Ритке пятидесяти еще не стукнуло… В самом соку…
– А что с матерью Маргариты Тихоновны? Жива?
– Жива… Только в маразме. Она раньше магнитогорский регион курировала… Теперь наказана. Не переживай. За ней ухаживают… – Горн хитро улыбнулась: – Зубы заговариваешь?
– Нет, Полина Васильевна. Просто спросил.
– Что еще интересует?
– Вот, допустим, найдется вкладыш… Что тогда со мной?
– Не умрешь.
– Понятно… – я набрался решимости. – Мне гарантии нужны, Полина Васильевна.
– Гарантии? – весело удивилась Горн. – Тебе?!
– Вы, только вкладыш получите, сразу же меня ликвидируете…
– Не убью. Обещаю… Моего слова тебе мало?
– Маловато, Полина Васильевна.
– Наглеешь, Алешка… – Горн напряглась. К тонким выцветшим губам прилила синева.
– Вы извратите свое обещание или же истолкуете, как вам выгодно. Может, лично вы и не убьете, так ваши подопечные. Не они, так наемники…
– Странный ты, Алешка… – укоризненно сказала Горн. – Смешной… Жизнь на волоске… Торгуешься, как жид… А товара-то и нет.
– Я вспомню, где вкладыш, Полина Васильевна. Обязательно. Это вопрос времени. Чем надежнее гарантии, тем быстрее вспомню… И еще одно…
– Ну, – Горн подалась вперед. – Внимательно слушаю…
– Не воздействуйте на меня больше Книгой Власти. Очень унизительное ощущение остается.
Горн хмыкнула:
– Книга не нравится… И воля моя унижает… Скажи, пожалуйста… Гордыня тебя одолела, Алешка…
– Это у вас гордыня, Полина Васильевна. Ничем поступиться не хотите. Из-за чванливого самодурства готовы Смысла и бессмертия лишиться…
Горн издала странный звук, словно бы у шкафа открылась и закачалась скрипучая дверца. Старуха, отсмеявшись, сказала:
– Ритка была права… Что-то в тебе есть… Я понимаю… Могу устроить… Даже мой приказ… Не заставит тебя убить… Наоборот, меня разорвут, бедную… Нравится, Алешка? Главным будешь… Старшим… Но мне тоже… Гарантии нужны… Ты много просишь… А взамен… Пшик. Пустые обещания. Разве справедливо?
Я встретился взглядом с Горн и понял, что попался, как гоголевский Хома. В серых зеркалах моей оробевшей души сразу же отразилась умственная суета, полная страха и хитростей.
– Алешка! Сопля зеленая! – Горн в восторге откинулась на спинку стула. – Ай, молодчина! Умничка! Ну, выкладывай, не стесняйся… Видишь… Как ты просил… Без Книги Власти… По-хорошему… А вздумаешь упрямиться… Кликну моих девок… Они мастерицы пытать… Уж поверь… – Горн вдруг посерьезнела. – Вот, Алешка… И где сейчас… Твои гарантии?
Горн я ненавидел, а себя презирал. Еще утром я был готов погибнуть в бою и вдруг за какой-то час растерял нажитую за полгода решительность. Все объяснялось просто: я не был отважным по природе, и главным мотивом моих поступков всегда был стыд перед окружением. Читальня погибла, я остался наедине со своим истинным нутром, и это нутро не желало умирать ни в бою, ни от пыток, заранее соглашаясь на все условия, лишь бы выжить.
Я попытался аккумулировать в себе стыд. Он появился, и стало еще противнее. Меня посетило не мощное созидательное чувство, поднимающее труса в атаку. То было слезливое утреннее раскаяние пьянчуги, пропившего деньги на хлебушек детям, – колики вялой совести, тающие с похмельным стаканом.
Напрасно я убеждал себя отбросить уловки и глупые надежды, говорил, что отсрочки только продлят мучения, призывал к достойной смерти: «Тебя в любом случае убьют. Пока не поздно, сверни старухе шею и умри достойно!».
Книга Власти основательно надломила меня. Я отказывался внимать голосу мрачной правды, наперед зная, что отдам Горн вкладыш, спрятанный Маргаритой Тихоновной в портрете, а потом буду клянчить, юлить, выкручиваться…
– Ладно, Алешка… – сказала Горн. – Я бабка незлая… Душевная. Вот как мы сделаем… Будешь «внучком». Отныне ты не Вязинцев. Ты – Мохов. Имя прежнее оставим – Алешка. Чтобы не путаться. Сколько тебе лет?
– Двадцать семь…
– Выглядишь моложе… На двадцать три… Алешка Мохов… Семьдесят восьмого года рождения… Легенда следующая… Лизка тебя младенцем отдала. В детдом… А я нашла… Ты – законный наследник… Оцени гарантию! – Горн многозначительно шевельнула вылезшими бровями. – И давай… Раз и навсегда… Все точки расставим… Чтобы без недоразумений. За своих читателей… обиды не держи. Не я бы, так Лагудов… или Шульга… Вы обречены были… По-любому… Смирись… Тебе у нас… Хорошо будет. Спокойно. Загрустишь – подругу найдем. Старушку хозяйственную. Одногодку мою. Шучу… Разыщем тебе молодуху… Лет пятидесяти… Не нервничай. Опять шучу… Повторим. Твое имя?
– Мохов Алексей… – сказал я, ощущая шкурой промозглый и необратимый брод очередного Рубикона. – А если документы понадобятся?
– Будь спок… остались знакомства. Пачпорт тебе справим… Не отвлекайся. Как звали твою мать?
– Татьяна Андр…
– Алешка, не тупи! – прикрикнула Горн. – Елизавета Макаровна ее звали. Хорошенько запомни… Твое детство прошло… Ну?! Отвечай!
– В детдоме.
– Правильно. Институт закончил?
– Два. Политехнический и Культуры…
– Хватит Политехнического. Талантливый сирота… Алешка Мохов… Вырос в детдоме. Выучился… В люди выбился… Путевка в жизнь… Славно. А теперь подскажи… Куда Ритка заныкала… вкладыш от Книги?
– Я думаю, он за рамкой портрета Маргариты Тихоновны…
– Портрет, разумеется, потерялся…
– Нет. Он здесь.
– В хате что ль? – Горн нервно осмотрелась. – Где? На стенку повесил?
– В сумке. Среди личных вещей. В сенях, возле топчана. Такая большая, клетчатая…
– Найдем.
– Но я не уверен на сто процентов. Это предположение…
– Машка! Машка! – вдруг пронзительно позвала Горн. В дом, шваркнув дверью, с ревом вломилась денщица.
– Машка! Стоять! – Горн, насладившись моим испугом, продолжала уже спокойным тоном. – Поищи в сенях… Сумка клетчатая была…
– Там их штук десять, – хрипло прогудела денщица. – Чисто как у спекулянтов…
– Тащи сюда, – приказала Горн и задорно подмигнула. – Уважил, внучек!
Часть III
Хранитель Родины
БУНКЕР
Во мне более чем достаточно драматического таланта и художественной выдержки, чтобы, заведомо зная финал, держать тайну до последнего. Все, что у меня есть в настоящий момент, это замкнутое кубическое пространство вокруг – комната восемь шагов в длину и ширину. Высокий трехметровый потолок, плафон, тихо рокочущий молочным неоном. Солнечный свет не проникает сюда. На двух смежных стенах макеты оконных рам – декорация, обрамленная тяжелыми синими портьерами. В просветы вклеены фотообои, изображающие фальшивые виды из этих оскорбительно-несуществующих окон: один на утреннюю Красную площадь, другой – ночной проспект большого города с трассирующими огоньками машин. И живописной форточкой, мартовским слуховым оконцем висит репродукция картины «Лед прошел»: промозглый изгиб серой речушки, небо цвета студеного свинца, земляной берег, охра проталин, снег, березы, заречное поле, рыжее, как коровья шкура, и далекая кайма леса.