Сумрачная дама - Морелли Лаура

И тогда Эдит оказалась одна. На мгновение она позволила себе помечтать, что ее, может быть, отпустят домой. Вместо этого, к ее ужасу, Франк настоял, чтобы Эдит поехала с его семьей в их личную виллу. Теперь Эдит была, по сути, пленником. Ее дом, ее отец были всего-то в часе езды от этих покрытых снегом гор, но покинуть особняк она не могла. Она боялась того, что может сделать Франк, если она его рассердит или посмеет уехать.

В списке работ, оставленных в бывших кабинетах Франка, «Дамы с горностаем» да Винчи не было. Вместо этого картину забрали с собой, и вот теперь она, упакованная в деревянный ящик, лежала всего в нескольких шагах от Эдит, в доме Франка. Эдит несколько утешалась тем, что могла присматривать за картиной и знала, что шедевр в безопасности. Она переживала за другие картины: Рембрандта, Рафаэля, множество бесценных произведений, которые за последние месяцы постоянно куда-нибудь перевозили.

И все же Эдит знала, что «Дама» да Винчи тут была не в большей безопасности, чем в переездах по Польше и Австрии или под землей, в соляной шахте. Франк, конечно же, был одной из целей англо-американцев. Со стороны могло показаться, что Франк живет в своем баварском доме как простой деревенский джентльмен. Но если он – цель и его частную виллу могут бомбить, и картина, и их жизни остаются в такой же опасности, как прежде, будь то в Польше или где бы то ни было еще.

Эдит уставилась на ящик, понимая, что скоро ее попросят повесить картину. Франк молча стоял у барной тележки, изучая наполненный прозрачной жидкостью хрустальный стакан. Она задумалась, что у него на уме. Ей хотелось, чтобы вернулась Бригитта.

– Не могли бы вы повесить нашу девочку? – в конце концов тихо сказал Франк, отпив из стакана и сжав губы. – Я уверен, что у вас это получится куда профессиональнее, чем у меня.

Эдит не в первый раз держала в руках «Даму» да Винчи, но она по-прежнему обращалась с ней с таким же почтением, как когда впервые достала ее из замурованной комнаты в Пелькине. Она подошла к стене, на которую следовало повесить картину. Она смотрела в глаза Чечилии Галлерани, с восхищением изучая ее красоту и подмечая каждый мазок на полированной поверхности, разделявшей двух женщин без малого пятью столетиями. Выражение лица Чечилии было таким безмятежным. Наверняка же ее оберегали как сокровище? Наверняка же она не могла знать, каково это – стать жертвой капризов могущественных мужчин и событий вне ее контроля?

– Правда же зачаровывает?

Эдит почувствовала, что Франк стоит всего в паре дюймов за ее спиной. Усилием воли она проигнорировала его и протянула руку, чтобы выровнять картину. Другой рукой она покрепче схватилась за ручку молотка, которым забивала в стену гвозди. Франк подошел еще ближе, и она еще крепче сжала в руке молоток.

– Вы счастливы, что возвращаетесь в Мюнхен, mein Liebling[53]?

«Я не ваша милая». Вслух она сказала:

– Я с нетерпением жду встречи с моим vati[54], возможности узнать, что у него все хорошо. Когда я уезжала, он был болен. Надеюсь, он дождется моего возвращения.

Она обернулась к Франку и, отступив на шаг, вновь сложила руки на груди.

– Чечилия Галлерани была красавицей, – пробормотала она, чтобы отвлечь его внимание.

Он с гордостью посмотрел на картину.

– Да. Заботиться о ней для меня – большая честь.

«Потому что она не твоя», – подумала Эдит.

– В Мюнхене вы вернетесь к своему жениху?

Эдит постаралась сохранять нейтральное выражение лица. Она покачала головой и посмотрела на него пустым взглядом.

– Он погиб в Польше.

Но Франк, похоже, ее не слушал. Эта новость совсем не изменила выражения на его лице. Он все еще не спускал глаз с портрета Чечилии Галлерани. Ему было наплевать, что Генрих погиб, что он был убит в бою, за который Франк лично был в ответе. Ему было плевать на тысячи уничтоженных им жизней. Он был жадным, одержимым чудовищем.

Эдит размышляла, сможет ли ударить его по голове молотком. Хватит ли ей физической силы? Мужества? Что случится, если ее попытка не увенчается успехом? А если увенчается? На секунду она позволила себе пофантазировать. Но потом он снова заговорил:

– За время, что вы с нами, ваша работа остается на высочайшем уровне, мисс Бекер. Я прослежу, чтобы, когда все это закончится, вы получили свою давно заслуженную должность в музее.

Эдит сомневалась, что, когда все это закончится, для нее будет хоть какая-то должность.

– Мне нужно домой сейчас. – Эдит заставила себя посмотреть Франку в глаза. – Мой отец… Он давно болен. Пожалуйста, – взмолилась она. – Отпустите меня домой в Мюнхен.

Она увидела, как на лице Франка появляется тонкая улыбка. Он хмыкнул.

– Но, моя дорогая, у нас с вами все еще есть дела здесь. И кроме того, тут мы в опасности – возможно, даже большей, чем когда были в Польше. Нет времени на поездки.

Франк снова подошел к ней поближе. Он стоял так близко, что Эдит чувствовала на шее его дыхание. Она зажмурилась, пытаясь скрыть отвращение. Выскользнула в сторону и обошла его, пройдя мимо дивана напротив стола.

Она продолжала медленно идти и приблизилась к балкону с видом на спускающуюся к озеру лужайку. От озера до дома протоптали в снегу тропинку два вооруженных охранника; им, похоже, было очень скучно. Эдит открыла двойные двери и вышла на узкий балкончик. Франк шаг в шаг, не отставая, шел за ней. С этой наблюдательной точки она посмотрела на сады, холмы, высокие, будто в океане, волны, поднимающиеся по всему озеру вплоть до обледенелого берега. Бавария. Дом. Она не была тут бесконечных четыре года.

Эдит наклонилась, облокотившись на перила, и посмотрела на играющих внизу в снегу детей. Норман и Михаэль, одетые в одинаковые ледерхозены и вязаные варежки, катались по снегу в шутливой борьбе. Собака бегала вокруг них и радостно лаяла. Вся лужайка была покрыта грязными следами ножек и разбитыми снежками. Тут маленький Михаэль остановился и посмотрел на нее; из-под шапки у него выбились светлые кудри. Он широко улыбнулся и изо всех сил замахал ей рукой, будто бы иначе она его не заметила. Она улыбнулась и помахала ему в ответ. Милое, невинное дитя. Что станет с ним? Сколько ему осталось, прежде чем его отправят в Гитлерюгенд[55]?

– У вас хорошие дети, – сказала Эдит. Франк вышел, встал рядом с ней и тоже теперь смотрел вниз на своих детей. – Непременно защитите их.

Вдвоем они смотрели, как сухой снег внезапно ожил и вихрем закружился над стекленеющей поверхностью озера.

66

«Мюнхен – свободный город», – радовался Доминик, когда их пыльный «Джимми» въезжал в зубчатые ворота города. Оставшиеся немецкие войска не оказали особого сопротивления, и бой был коротким. Теперь солдаты испытывали огромное облегчение.

За последние дни они несколько раз попадали в перестрелку: первая случилась на выезде из Дахау, за день до того, как шокированных американцев потряс вид трупов, так равнодушно набитых в товарные вагоны. Эти вагоны. Все эти тощие тела, лишенные всего: достоинства, общества, собственности, имен. Просто гора разлагающейся под непоколебимыми лучами солнца тел; сначала обнаженные до костей, а потом убитые и забытые тела.

До рядов идущих на Дахау американских солдат дошли рассказы о других освобожденных – начиная с Майданека в Польше – концлагерях. Цифры были ошеломляющие. Освобожденный советскими войсками несколько месяцев назад Аушвиц снился Доминику в кошмарах больше всех.

У него в голове застряло одно число. Восемьсот тысяч. Это было число женских платьев, найденных советскими войсками на складе личных вещей, хозяева которых, скорее всего, были убиты. Это число было за пределами его понимания. Но ничто не могло подготовить их к тому, что ждало их в Дахау.