Век дракона (сборник) - Владимир Гусев

— Как я вам уже говорил, — сказал Крейн, — практика изъятия отдельных Людей с той стороны существует. Иногда это ссыльные, здесь не играют роли. В нашем городе я знал двоих, но это было давно… э-э давно. Один стал научником, другой ушел в Стражу, и не на последнее место. Этакая свежая кровь в жилы. Вообще-то, — он почесал седенькую редкую бровку, — в универсальности мышления мы уступаем Людям. Но в частностях неоспоримо выше!

Даже так, подумал Вест. Гордится. Даже этот — гордится.

— То есть? — сказал он. Ему снова становилось не по себе.

— У кого как, — Крейн пожал плечами. Он мало возвышался над столом, потому что сидел на кушетке, а она была низкой. — У меня, например, скорость прохождения импульса по волокну выше, чем у среднего Человека, в восемьдесят четыре раза. У условного вокера — есть такое понятие — в девяносто девять раз. Максимально. Я ориентирован на быстродействие, — он виновато улыбнулся. — Так что с вами, понимаете ли, мне трудно удерживаться в нужном темпе.

Вест на секунду прикрыл глаза. Это, кажется, называют биологической цивилизацией, подумал он. Евгенической цивилизацией. Но ведь и технология у них есть, во имя технологии вся каша и заварена. Во имя джутовых мешков?

— Вам не страшно? — спросил он.

— Это мой мир, моя жизнь, — сказал Крейн. — А вот вы? Кем вы были там у себя, что вы умеете?

Вест вспомнил мсье Жоржа и его бумаги, которые надо было находить, красть, отбирать, покупать, потом мсье Жоржа с ними охранять, отвозить, беречь и так далее вплоть до конвертика с банкнотами. Я даже не знаю, что это было — промышленный шпионаж, частная слежка, политика или, может быть, какая-нибудь пошлость вроде “аверналивамвашасупруганашеагентство-поможетвамвыяснитьэтотайнагарантируется”.

— Стрелять умею, — сказал он.

— Это у нас умеют даже дети. Вест разозлился.

— А вы не находите, что это очень плохо, когда дети умеют стрелять?

— Мы вернулись к тому, с чего начинали, — сказал Крейн. — Давайте-ка отбросим эмоции.

— Хорошо, хорошо, давайте. — Вест отошел к крану, попил ржавой воды. — Да! Если хотите, я могу говорить быстрее.

— Ничего, я привык. Я должен был быть Расчетчиком и Памятником.

— Это, — Вест помялся, ища слово, — с рожденья?

— Да, — Крейн кивнул. — От Литейщика родится Литейщик, от Расчетчика — Расчетчик. Просто мои показатели чуть не вдвое выше заданных.

Вест заставил себя не закрывать глаза в тщетной надежде, что подвал со стариком в драной стеганке пропадет, как кошмар.

— Счастливая мутация? — выдавил он.

— Мы не мутируем, мы стабильны. Случай. Тринадцать на двух фишках.

— Тогда, насколько я понял, у вас это должно тем более приветствоваться и цениться.

— Наверное. По той же, видимо, причине всех безномерных стерилизуют.

— К-как?

— Мера предосторожности. Обычное дело, — Крейн вздохнул. — Есть Уложения. Не нами писанные. У научников самый строгий отбор, что ж вы думали, неподчиненность даже Управлению, полная секретность. А то бы наработали мы… Они, — поправился. — Они!

— Вы… тоскуете?

— Вам этого не понять, Человек, — непривычно жестко сказал Крейн.

Нет, отчего же, подумал Вест. Выбракованная ездовая собака бежит за нарами, пока ее не пристрелят, состарившаяся лошадь чахнет в деннике. А здесь — с рожденья. Господи, какая же пакость. Нет, если что-то надо делать, то что? Ведь действительно — это его мир и действительно его жизнь, а кто я — чужак, который еще ни в чем не разобрался. И что я могу сделать? И с кем?..

Кушетка скрипнула, и Вест заметил, что за столом чего-то не хватает. Ложка. Солонка. Тряпка. Он вдруг понял: не хватало Крейна. Огляделся — его нигде не было — и лишь собрался лезть под стол, как кушетка скрипнула вновь, и Крейн за столом появился.

— Как же… где же?

— На улице, — печально улыбнулся Крейн. — Даже со своей костылюшкой успел достичь перекрестка и вернуться. Или вы шутки хотели шутить с коэффициентом восемьдесят четыре?.. Ладно, — сказал он. — Мне периодически нужна бывает разрядка, простите. И давайте говорить о вас. Но я ничего не могу вам ни посоветовать, ни объяснить. Я даже представить себе не могу, откуда вы взялись. Ходят разные слухи, легенды, но я и их не знаю. Я только слышал об их существовании, причем откровенную чушь. Не знаю. Попробуйте перестроиться. Ваш мир… Он тоже совсем не рай, верно?

Вест покивал. Перестроиться. Это я и сам понимаю.

— Откуда вас знает Ткач по имени Наум? — спросил он. — Пятьдесят четвертый, если вам это что-нибудь говорит.

— Мне это ничего не говорит. А знают меня все. Я городской сумасшедший. Умный дурачок. Ха-ха. — Крейн помолчал. — Я старый. Мне сорок восемь лет, Вест. Оставайтесь, живите, сколько хотите, но не вербуйте меня в соратники. Вам ведь не просто недовольные нужны, а боевики. А мне осталось последнее — новые знания. Ваше появление еще — счастье. У меня же почти совсем чистый мозг, вы и представить себе не можете, до чего это отвратительно… Послушайте лучше вот это и скажите, есть ли у вас аналог. Девятый век до Разделения, философ Шейн. Слушайте!..

Вечерами, спасаясь от словоохотливой Марии, Вест сидел во дворе. Здесь во множестве валялись старые дощатые ящики — прибежище полудесятка кошек с котятами, клуб старух и привольная страна для детворы. Вест располагался поодаль, смотрел на них, смотрел на закаты — пасмурные и ясные, смотрел на одно — двухэтажные флигельки, составлявшие этот двор, и ни о чем не думал. И больше ни о чем не вспоминал. Не то чтобы запрещал себе — просто в прежней жизни он не оставил ничего такого, о чем стоило бы. Иногда он определял восток и смотрел туда поверх крыш с трубами. Там был Джутовый Квартал. Вест не ходил туда. Он никуда не ходил.

Сегодня Мария была в ночь, и Вест, не досмотрев, как закончится погоня за рыже-белым котом, потащился вниз. Он хотел навестить Свена.

— Ходют все, ходют, — пробасила старуха с усами и бакенбардами, когда он проходил мимо. Старуха была самая большая ведьма из всех них.

— А на Одиннадцатой промпункт обобрали, — радостно сообщила старуха в беретике. — Дочиста вымели.

Другие старухи не заволновались от такого сообщения, и Вест понял, что говорилось для него. Он не обернулся.

— Ить одних стеганок теплых сотни две уволокли!

— Ботинок сто пар!

— Сто пятьдесят!

Вест покосился на свои ноги. Крейн дал ему поношенные бутсы. Очень они были прочные, сносу не знающие, прекрасной кожи и — меньше на два номера. Он передвигался, как японская аристократка.