Пятая авеню, дом один - Кэндес Бушнелл

Таблетки действительно помогли. Конечно, они не решали всех проблем, зато Билли перестал себя изводить — ему все стало безразлично.

Присев у барной стойки, Личфилд заказал стакан воды. Поглядывая на Тайера Кора, он отчасти пожалел юнца: что за ужасный способ зарабатывать себе на жизнь! Молодой человек наверняка полумертв от унижения. Кор сидел совсем рядом, в нескольких футах, но их разделял океан тридцатилетнего опыта. Билли решил не морочить себе голову чужими проблемами и со стаканом воды в руке пошел обрабатывать зал.

Через полчаса ленч был в полном разгаре.

— Я обожаю вашу героиню! — кричала женщина в вышитом костюме, перегнувшись через Билли, желая дотянуться до кумира — Шиффер Даймонд.

Шиффер подмигнула Личфилду.

— Я надеялась, хоть здесь не будут говорить о сериале, — комически пожаловалась она. — Мне обещали.

С начала показа «Госпожи аббатисы» на канале «Шоутайм» на Шиффер со всех сторон сыпались приглашения, и сегодня она решила побаловать себя на маленькой «поляне» ньюйоркского общества. Ее опекали и всячески обхаживали. Пока в активе Шиффер был роман со знаменитым миллиардером, оказавшимся умнее и приятнее, чем можно было ожидать (правда, после трехчасового ужина он заявил, что они не подходят друг другу и вместе им делать нечего), и известным кинорежиссером, который был не прочь жениться в третий раз. Сегодня Шиффер пришла вместе с шестидесятитрехлетним Дереком Браммингером, корявым и морщинистым, как дуб, да еще исклеванным оспинами от старых прыщей. Его два года назад уволили с поста президента крупной медиакорпорации, выплатив восемьдесят миллионов компенсации. Браммингер недавно вернулся из годичного кругосветного круиза, за время которого безуспешно пытался найти себя.

— Я почувствовал, что пока не готов быть пенсионером, — утверждал он. — Мне еще рано уходить со сцены.

— И я пока не собираюсь уходить со сцены, — весело сказала Шиффер.

За соседним столиком рядом с Тайером Кором сидела Аннализа Райс.

— Наверное, вести блог — очень интересное занятие, — сказала она.

— Вы сами пробовали? — спросил Тайер.

— Я рассылала емейлы.

— Вести блог любой может. Всегото и дела, что засирать Интернет, — заметил Тайер с презрительным смешком.

— О, я уверена, это неправда.

— Правда, правда, — устало сказал Тайер. — Это самый дерьмовый способ зарабатывать на жизнь.

— Ну, не хуже, чем у адвокатов, — пошутила Аннализа.

— Разве что, — согласился он. — Я мечтал стать писателем. А вы?

— Я всегда хотела стать юристом. Это ведь не профессия, а диагноз, как говорится. Сегодня я пришла увидеть произведение искусства, о котором говорит весь НьюЙорк, а это оказалась пара кроссовок и пластмассовый динозавр, приклеенный к детскому одеяльцу. За полмиллиона долларов!

— Вас это не бесит? Меня бесит. Мы живем в мире обманщиков и ничтожеств.

— Ну, может, детское одеяльце одного человека — произведение искусства для другого, — улыбнулась Аннализа.

— Неоригинально, — скривился Тайер, залпом допив третий бокал шампанского.

— О, я не оригинальничаю, — сказала Аннализа без всякой злости. — Здесь и без меня полно оригиналов. Просто все еще пытаюсь понять НьюЙорк.

Тайер невольно подумал, что эта рыжеволосая женщина — одна из самых приличных людей, которых он встречал на подобных тусовках.

— Если бы вы были символом эмоций, то каким? «Смайликом»? — спросил он.

Аннализа засмеялась:

— Нет, недоумевающей рожицей.

— Ага, в отзывах о детском одеяльце за поллимона. Надеюсь, вы его не купили?

— Нет. Мне хватает огромного аквариума, который приобрел муж.

— Аквариума? Где же вы живете? — небрежно поинтересовался Тайер.

— Пятая авеню, дом один.

Тайеру оставалось сложить два и два: перед ним сидела Аннализа Райс, которая поселилась в квартире миссис Хотон. Ее муж — Пол Райс, кровосос из хеджевого фонда, который к тридцати двум годам сколотил многомиллионное состояние. Покупка триплекса удостоилась упоминания в разделе недвижимости The New York Observer.

Вернувшись домой после ленча, Тайер испытал особенно сильный приступ депрессии — контраст жалкой дыры, в которой он жил, с изяществом и чистотой «Времен года» угнетал до невозможности. Окна были закрыты, пар с шипением вырывался из дыры в старой батарее. Джош дрых на куче одежды, которую называл своей постелью, с разинутым ртом, хрипло дыша в предельно сухом воздухе.

Кого он обманывает? Джош — патологический неудачник, он никогда ничего не добьется. Большой куш здесь срывают только гады вроде Пола Райса, сидящего в своей гигантской квартире на Пятой авеню, глядя на редких рыб, пока его красивая и добрая жена, мизинца которой он не стоит, вынуждена ходить по выставкам псевдоискусства с этим мерзким Билли Личфилдом. Накрутив себя до состояния праведного гнева, Тайер прошел в свою комнату и сел за компьютер. Он был готов беспощадно припечатать всех этих райсов, личфилдов, а заодно и ленч во «Временах года». Обычно его возмущения хватало на пять сотен слов оголтелой критики, но вдруг его гнев улегся и на смену ему пришла редкая гостья — сдержанность. Тайер вспомнил лицо Аннализы, улыбавшейся ему с явной симпатией, вызванной, как Кору хотелось думать, его обаянием. Она не подозревала о его истинных намерениях. Да, он старательно ненавидел представителей ньюйоркского света, но разве он приехал сюда не для того, чтобы стать одним из них?

Он новый Ф. Скотт Фицджеральд, напомнил себе Кор. Однажды он напишет своего «Великого Гэтсби», и все почтительно склонятся перед его гением. А пока Аннализа Райс будет его Дейзи Бьюкенен.

«Иногда человеку повезет встретить существо женского пола столь естественное и прелестное, что эта встреча удерживает его от немедленного бегства из адского гадюшника, коим является наш НьюЙорк», — напечатал он. Через два часа новая запись в блоге Тайлера появилась в Snarker, принеся ему двадцать долларов.

Тем временем Минди Гуч, сидя в своем безликом кабинете в тихом центре Манхэттена, тоже азартно строчила в своем интернетдневнике. «Когда родился мой сын, — писала она, — я поняла, как далеко мне до суперженщины, особенно в эмоциональной сфере. Я обнаружила, что у меня не хватает эмоциональной энергии на окружающих, включая мужа: все чувства были отданы сыну. Я убедилась, что объем человеческих эмоций не безграничен, а ограничен. Все до капли уходило на ребенка, и мужу ничего не оставалось. Я сознавала, что мне должно быть стыдно, и чувствовала себя виноватой, но не изза этого. Я стыдилась собственного огромного счастья».