Тигр, олень, женьшень - Валерий Янковский

Укрывать посреди болота тушу нечем; ничего, до утра может полежать неприкрытой; вороны уже спят, лишь бы не учуял хищник. Да это и не главное. Бережно ставлю голову в раскрытую сетку, привязываю к уху, чтобы не потерять в темноте, хвост. Осторожно затягиваю сетку, выпуская мягкие панты через ячейки наружу, чтобы не терлись, продеваю в лямки руки и встаю. Ноги слегка дрожат от возбуждения, слышу, как что-то теплое катится по пояснице, но это нисколько не страшно, не противно, — сейчас и вес головы приятен.

Смотрю на часы. Часа два придется шагать в темноте, но это тоже не беда: помню невдалеке старую тропу. Сейчас волнует другое, немного, конечно, мальчишеское тщеславие: вдруг, когда дойду, все уже будут спать и никакого эффекта не получится? Только бы еще не спали… А может слышали выстрелы?..

Ни кочки, ни рытвины, ни предательские в темноте лужи не раздражают, кажется, за спиной не тяжелая голова, а мощные орлиные крылья!

Шагаю, шагаю… Перехожу на ощупь выше колена студеную речку, преодолеваю последний маленький подъем и прибрежные тальники: светится красноватым светом маленькое окошко барачка! Я совсем не устал, прошагав в темноте несколько километров с тяжелой ношей за плечами. Перевожу дух и тихо открываю дверь…

Пак сдержал слово. Он готовил ужин на улице, слышал на закате два выстрела, и теперь, конечно, никто не мог заснуть.

Первым увидел меня маленький китаец по кличке Краб, прибывший недавно с Валентином. Войдя, я сделал полный поворот так, что голова с пантами оказалась перед зрителями. Китаец вскочил, потом упал на колени, сложил молитвенно руки, поклонился в медвежьи и изюбриные шкуры, на которых все сидели, и забормотал: «A-я, фацай, фацай, фацай!» (Прибыль, прибыль, прибыль!) Пак и Валентин машинально сделали то же и так же прошипели: «Фацай, фацай…»

Непробиваемый Старый Таза — Алексей Петрович Шин — несколько секунд молчал, но потом и он не выдержал: сделал жест приветствия и тоже поклонился.

— Фацай, фацай… молодец! Вот это понимаю — панты, понимаете ли… Чудно-прекрасный, в самый раз…

Он любовно, осторожно провел пальцами по тугим мягким отросткам. Пак и Краб наперебой старались снять с меня ношу.

Красивыми ловкими пальцами Шин нащупал внутренний перелом у одного из трех отростков правого панта и артистически вогнал в поврежденное место длинную стальную иглу. Нежная кожа сошлась, поглотив протез, отросток встал на свое место. Налюбовавшись пантами, вынесли голову в прохладный тамбур и на всякий случай задвинули ржавый засов.

Утром открытая вагонетка, постукивая по узеньким рельсам, катила меня вниз по сказочно прекрасной долине. Луга утопали в желтых и красных лилиях, болота — в ирисах, от густо-лилового до сине-фиолетового; склоны гор осыпаны ландышами с вкраплениями орхидей; буквально некуда ступить, чтобы не растоптать эту красоту. Навстречу бегущей вагонетке легкий ветер нес незримое облако ароматов весны. Невольно подумалось: если люди ищут где-то рай, то сегодня он, конечно, здесь, в цветущей долине Сахаджана…

Сахаджанский тигр

Май выдался на редкость удачливым.

Ведь даже зимой, при снеге, случается немало пустых дней, а тут успех сопутствовал нам: среди распустившейся зелени мы добыли уже более десятка изюбров и медведей.

Неожиданно явилась делегация от лесоучастка. Лесорубы просили защитить от тигров, уверяли, что недалеко от поселка появились три хищника. За два дня задавили двух лошадей и быка, люди боятся выходить в лес на работу. Посланцы рассказали, что тигры избрали своей резиденцией большой распадок за поселком, никто не рискует к нему приближаться.

Выследить тигра летом — дело немыслимое, но не откликнуться мы не могли. Специально присланный трактор с вагончиком доставил нас на знакомый таежный участок, все высыпали встречать. Передохнув, мы двинулись в тот «самый страшный распадок» и поставили палатку на небольшой полянке среди роскошного пойменного леса в нескольких километрах от поселка.

На тропинке и на песчаных берегах речки еще по пути к стоянке обнаружили следы, действительно разной величины: определили присутствие не менее трех зверей. Один был огромен и держался отдельно от других.

Прошло несколько дней. По просьбе лесорубов добыли несколько кабанов, которых в это время года без необходимости вообще не стреляли. Возможно, в результате стрельбы нападения на поселок прекратились, но круглые следы различных размеров на грязи и песке встречались по-прежнему часто.

Валентин за чем-то ушел на участок и там заночевал. Пак всегда оставался сторожить палатку, а мы с Шином вышли на утренник вдвоем еще в темноте. Договорились идти параллельно друг другу на запад, держась против ветра. При этом направлении утренние лучи солнца не бьют в глаза.

Мне выпало идти правее, по возвышенности; Шин должен был держаться слева, пересекая мелкие распадки. Трава уже стояла в полколена. По пояс в росе, сыпавшейся с кустов, я тихонько шагал в предрассветном лесу, стараясь обходить поля мерцавших под ногами ландышей. На хребтике лес поредел, стало светло. Первые солнечные лучи окрасили палевым светом вершины высоких гор.

Меня удивило поведение ворон, пикировавших с горы в такой ранний час. Они не каркали, но одна за другой бесшумно опускались в распадок, следуя в одном направлении. Подошел ближе и остановился. Странный шум донесся со дна оврага: треск, похожий на тот, что возникает при сдирании древесной коры. Я замер, вытянув шею. Звук повторился более явственно, он шел снизу, от ствола черного обгорелого дерева, торчавшего среди зелени высоких кустов шагах в ста ниже меня. Показалось, что большой куст прикрывавший основание дерева, шевелится… Тихо вынул и навел бинокль. Да, куст дергался, шум исходил именно оттуда.

В этих горах мы часто встречали деревья, разодранные медведями в поисках меда диких пчел. «Медведь нашел улей в этом старом дереве и отдирает когтями щепу, подбираясь к меду… Рано или поздно он где-нибудь покажется, лишь бы не учуял», — подумал я.

Между зеленью мелькнуло что-то черное. Маузер у плеча, на боевом, жду. Медленно всплыла черная ушастая голова на фоне яркой зелени: очевидно, зверь тоже прислушивался, но смотрел куда-то вниз распадка. Я тщательно прицелился и выстрелил.

Раненый обычно прыгает, бьется или убегает, а медведь еще громко ревет. Но этот не шелохнулся, не пискнул. Просто исчез, как провалился куда-то.

Я постоял минуту, две, три — никто не шевелился, не бежал. Это было подозрительно. Однако ничего не оставалось, как спуститься вниз, выяснить, что произошло.