Сталинъюгенд - Алексей Кирпичников

— По-моему — очень. Я во время каникул понял, что мы с ним разные. Володя погиб и, наверное, нехорошо сейчас обсуждать его поведение…

— Петя, мы не миндальничать расселись. Ты и твои друзья обвиняетесь в серьёзнейшем государственном преступлении, можно сказать — в доказанном преступлении.

— Почему доказанном?

— Здесь вопросы задаю я. Твоё дело отвечать, но помни, что отвечать ты должен искренне, иначе мы поссоримся, а от этого станет хуже только тебе. Продолжай.

— Вы понимаете, Володю страшно баловали. Я смотрел, как он разговаривает с обслугой и даже с мамой… Я этого не мог понять. Он вёл себя с ними, как рабовладелец. Мне это казалось диким — у нас дома совсем не так.

— В чём это выражалось?

— Да в чём угодно: мог наорать на любого, даже вовсе без причины. Говорил: «Я хочу» — и это становилось для всех законом.

— А как Алексей Иванович к этому относился?

— Мы его почти не видели. Он приезжал только два раза… У нас дома тоже так: как война началась, я папу очень редко встречаю.

— Дальше, Петя, дальше. Не останавливайся.

— Но Володя не такой плохой, как с моих слов можно подумать. Он только очень уж распущенный и самолюбивый… был. А если с ним соглашаться, он становился дружелюбным.

— Его мама знала, что он читает Гитлера?

— Конечно, ведь эта книга у нас издана для руководителей.

— А как Софья Мироновна себя вела?

— Обычно.

— С другими мужчинами, например, с адъютантом товарища Шахурина, какие у неё отношения?

— Я на это не обращал внимания, и ничего об этом сказать не могу.

— Странно, мне показалось, что ты очень наблюдательный и всё подмечаешь.

— Только то, что меня касается или интересует.

— Так что, это не интересовало?

— Абсолютно.

— Уж больно ты категоричен.

— Нет, мне, правда, не нравится обсуждать чужие дела.

— Зато нас — касается всё! И, давай-ка, уж обсуждать — рассказывай про адъютанта.

— Гражданин следователь, мне нечего дополнить. Он редко появлялся на даче и бывал не подолгу. Я ничего необычного не заметил.

— А с Володей он беседовал? Рассказывал что-нибудь, связанное с гитлеровским рейхом?

— Я ничего такого не помню.

— Ну, хорошо. Какие фильмы вы смотрели?

— Разные. В основном — трофейные. Много кинохроники — и нашей, и немецкой, и американской… Там присылали список, как меню в столовой, и Софья Мироновна выбирала, что посмотреть… или Володя.

— А кинозал где?

— Вместе с бильярдной. В одном помещении.

— А кто кино крутил?

— Дядя Саша. Киномеханик.

— Расскажи мне про него в деталях.

— А что рассказывать?

— Всё… Молодой или старый, простой или начитанный, о чём говорил?

Петя понял, что следователя интересовало окружение Шахурина, но киномеханик не оставил в памяти сколько-нибудь характерного воспоминания.

— …Обычный мужчина, лет, наверное, тридцати пяти.

— Он комментировал во время показа?

— Может, и комментировал, только я не обращал на это внимания.

— А Софья Мироновна как с ним разговаривала?

— Как с обслугой — она на даче хозяйка.

— Ты видел в кинохронике «Гитлерюгенд»[15]?

— Да.

— Ну и как тебе?

— Обыкновенно. Мне, правда, нравилось, что у них форма военная, и Володе тоже.

— А как киномеханик на такие кадры реагировал?

— Я не помню.

— Петя, с тобой очень легко говорить. Ты рассудителен и наблюдателен. Ты можешь нам помочь, и это сразу изменит отношение и к тебе, и к твоим друзьям. Ты, наверное, один из всех общался с человеком, которого мы подозреваем. Вот видишь, как я откровенен?… У нас есть серьёзные основания думать, что именно киномеханик оказывал воздействие на Володю. Такое допускает и Софья Мироновна. Подтвердишь это мнение?

— Гражданин следователь. Я с радостью вам помогу — расскажу, что помню, но, Лев Емельянович, я же не должен наговаривать на человека. Он при мне ничего такого не говорил, чтобы можно было подумать о его антисоветских настроениях.

— А нам ты доверяешь?

— …

— Почему молчишь?

— А что мне надо ответить?

— Я, кажется, задал тебе очень конкретный вопрос?

— …Доверяю.

— Ладно, Петя, иди в камеру и поразмышляй. Мне будет очень неприятно, если придётся в тебе разочароваться, особенно потому, что нам вскоре предстоит крайне важный разговор, в котором ты заинтересован больше нас. Ну что, согласишься помочь советским органам государственной безопасности?

— …Постараюсь.

Версию о киномеханике следствие проверяло в рамках работы по линии семьи Шахурина. Информацию о ней собрали обширную, но крайне скудную с точки зрения вопросов, интересовавших Влодзимирского. Чекисты теперь знали всё о наркоме авиационной промышленности и его близких. Им стало известно, как часто супруги исполняют семейный долг, какими болезнями болеют и какими эпитетами награждают друг друга при ссорах. Не было тайной, как каждый из них любит проводить время на унитазе или в ванной, сколько нарядов шьёт Софья Мироновна ежемесячно, каковы взаимоотношения Шахуриных с многочисленными родственниками, предана ли Алексею Ивановичу жена… К счастью для наркома, среди огромного количества разнообразных свидетельств, не нашлось одного, главного, о нелояльности.

Правда, возле Шахуриных оказался один человек, киномеханик Александр Корнелюк, в чьей биографии имелись не то что какие-то криминальные моменты, типа непролетарского происхождения или родственников из кулаков, но наличествовали некие размытости — его родители проживали в Сумах, на территории, занятой немцами. Этого, конечно, не было, когда Корнелюка принимали работать на госдачу, естественно, проведя перед этим тотальную проверку в первом отделе, вплоть до анализа кала, но… надо же было его предкам думать двести лет назад, прежде чем селиться в таком ненадёжном, не застрахованном от гитлеровской оккупации месте.

Поэтому и прокачивали несчастного киномеханика на тот маловероятный случай, если сверху затребуют чью-то взрослую голову из простых. Одновременно хотели увидеть реакцию Пети Бакулева на предложение оговорить невинного человека.

Лёнька Реденс воспринял арест философски. Оказавшись на Лубянке, он с огромным интересом изучал техническое устройство тюрьмы и, как прирожденный технарь, проникся уважением к её устроителям, создавшим превентивную систему изоляции, откуда невозможно сбежать, даже подкупив стражника.

Тщедушный сосед по камере с невыразительным лицом носил чем-то созвучную с Лёниной фамилию — Редько, и страдал расстройством мочеиспускания. Всякий раз, когда писал, он подолгу стоял над парашей, тужился и морщился, по капелькам выдавливая из себя почти бесцветную жидкость.