Сталинъюгенд - Алексей Кирпичников

Пока тот стучал по клавишам пишущей машинки, постоянно заглядывая в свои записи, следователь куда-то ушёл. Лёня непроизвольно обдумывал закончившийся допрос. Картина складывалась невеселая, но изменить что-либо он не мог. И ещё, так хотелось домой! Но он не помнил никого из взрослых, о которых спрашивал генерал.

«Будь, что будет, — решил он, — но врать и придумывать ничего не стану».

Стук пишущей машинки прекратился. Увидев, что офицер закурил, Лёня отметил, как тот глубоко затягивается и выпускает изо рта стройные колечки дыма. Пару раз у стенографиста даже получилось прогнать одно кольцо в другое. Забыв про невзгоды, Барабан увлеченно наблюдал за процессом — он и сам иной раз баловался куревом, даже пробовал пускать кольца, но ничего похожего у него не получалось.

Вошёл Румянцев и взял из рук стенографиста услужливо протянутый протокол. Прочтя текст, генерал пододвинул к арестованному бумаги и сказал:

— Прочти и распишись.

Долгий разговор был ужат до нескольких простейших фраз, так или иначе не противоречивших сказанному Лёней, и он выполнил требование генерала.

— …А теперь, когда официальный разговор закончен, добавлю кое-что без протокола. Говорить буду честно, как коммунист, с двадцатилетним стажем. Ты веришь слову коммуниста?

— Конечно!

— Так вот, Лёня, открою одну тайну. Мы скоро отпустим вас домой. Точнее не «вас», а «тех из вас», кто поможет органам выявить настоящего врага советской власти.

— ???

— Видишь ли, есть один взрослый двурушник, отравивший сознание Володи Шахурина и через него пытавшийся воздействовать на остальных школьников. Органы этого человека засекли, и сейчас проводится активная подготовка к его разоблачению с предъявлением всех необходимых доказательств. Когда мы их соберём и, самое главное, получим признание этого мерзавца, вам, советским пионерам, надо подтвердить, что это именно он испортил Шахурина и вложил в его голову антисоветские мысли.

— А как мы сможем подтвердить, если не знали этого человека?

— Во-первых, не «мы», а ты. А, во-вторых, ты его знал — просто не представлял, что он вербует Шахурина. Не волнуйся, тебе предъявят признания этого гада, и всё сразу станет ясно, как день божий. Тогда согласишься помочь следствию?

— Если предатель сам сознается, то зачем нужно, чтобы я говорил, чего не видел?

— В том-то и дело, что преступник не знает, сообщал ли вам о нём Шахурин. И как только поймёт, что Володя сообщал — сразу же и признается. А так он очень хитрый, и будет запираться до последнего, думая, что нет свидетелей преступления. С тобой-то вместе мы его тут же и расколем!

— Правда?

— Конечно, правда.

— Тогда я попробую.

— Ну, вот и молодец. По закону мы тебя пока ещё не можем отпустить домой, но условия содержания в тюрьме облегчим прямо с сегодняшнего дня. Знай, теперь ты находишься на ответственном задании!

Глаза Лёньки заискрились. Когда конвоир увёл его, Румянцев не сдержался и добродушно сказал стенографисту:

— Жаль, этот спектакль нельзя заносить в протокол.

15

Увидев, что глазок откинулся, Тёмка поднял палец, и вскоре дверь отворилась.

— Тебе чего? — спросил надзиратель.

— Прикурить бы! — сказал юный зек, вскочив с кровати.

— Прикуривай.

Старшина встряхнул коробок, как бы проверяя, много ли в нём спичек, вынул одну и приготовился зажечь. Увидев это, Артём, как опытный курильщик, постучал о коробку мундштуком «Норда», и следующим движением, вроде как привычно, размял папиросу, но ожидаемый эффект не наступил — почти весь табак высыпался на пол.

— Вымахал пердак — под метр восемьдесят, а по-человечески держать папиросу не научился, — беззлобно усмехнулся вертухай.

— Да она так набита, — обиделся Хмельницкий.

— Правильно, но пора уже знать, что «Норд» нельзя мять — ты, кажись, уже больше недели куревом балуешься.

— Я хотел сделать, как Борис.

— Так он же «Беломор» садит, — надзиратель поискал взглядом поддержки у Тёмкиного соседа и, увидев, что тот согласно кивнул, закончил. — «Норд» и «Беломор» — это две большие разницы.

Артём изготовился прикурить вторую папиросу, уже не прибегая к манерам бывалого курильщика, и вертухай зажёг огонь. Затянувшись и выпустив дым, Хмель присел и старательно сгрёб ладонью табак с пола, аккуратно ссыпав его на тумбочку. Удовольствие от курения наполовину смазалось.

— Всё смолишь, Рафаилыч?

— Борис, а почему меня так редко вызывают на допросы?

— Как редко? Ты сколько сидишь?

— Почти две недели.

— Правильно. А сколько допросов перенёс?

— Один — и то какой-то недоделанный. Про оружие спросили, про убийство спросили, а потом говорят, не хочешь ли сам во всём сознаться?… Я спрашиваю: «В чём?» А следователь отвечает: «Рассказывай про вашу антисоветскую деятельность». А мне чего рассказывать, когда никакой такой деятельности не было?… Я ему: «Гражданин генерал, мы только играли, безо всякой деятельности». Ну, мы так попрепирались минут тридцать, я ему честно на все вопросы ответил, а потом меня в камеру отправили.

— Тём Тёмыч, думаешь, ты у генерала один такой? Считаешь — он дни и ночи не спит и всё кумекает, как бы ему с Хмельницким побыстрее разобраться, да на волю выпустить?… Обычно в тюрьме одно из двух: либо с допросов не вылазишь, либо забываешь, как следователь выглядит.

— Да я не думаю, что он только обо мне вспоминает, но могли бы почаще вызывать. Ещё раз все объясню — и разобрались бы. Мы же не можем быть антисоветской организацией, ведь наши родители — это советская власть. Что же мы, против них попрёмся?

— Они смотрят не на родителей, а на вас. И запомни, когда раз в месяц дёргают — уже хорошо.

— Это что же, мне ещё целый месяц здесь торчать?!

— До конца следствия, может, и год протянется, а потом — приговор. После него уж в лагерь пойдёшь.

— Да мы же ни в чём не виноваты!

— Это бабушке расскажешь. Раз сюда попал, считай, срок обеспечен, но ты молодой совсем — больше пятерика не сунут.

— А ты откуда знаешь?

— Я девять месяцев под следствием и своей десятки со дня на день жду, а тюремную науку тут быстро постигаешь.

— И что? Никого не выпускают?

— Из тюрьмы выходит только тот, кто в неё не попадает. Чекисты же не просто так восемь человек арестовали — у них материал собран, приказ получен, но… я тут думал, и сдаётся, что выход есть.

— Какой?!

— Вы сопливые — органы не интересуете. Им нужно знать, кто вас агитировал, а вы его покрываете. Вот пока об этом человеке не расскажете, ничего хорошего не жди.